Венгерские рассказы
Шрифт:
Поехал я в Европу. С одной стороны — свадебное путешествие, а с другой — хотел закупить побрякушек и вернуться. Доехал до Сицилии, узнаю — война! Назад не пустили. Я очень жалею, что раньше не догадался о войне, я бы и не тронулся никогда из Азии…
Глаза Кутрона рассеянно блуждают по комнате и, наконец, останавливаются на единственном окошке, похожем на тюремное. Обняв руками колено и с грустью глядя в окошко, он раскачивается из стороны в сторону.
— Приехал я сюда с черной женой. Остановились мы в этой конуре. Но жена не выдержала здешнего гнилого климата, заболела и умерла. Все мои деньги ушли на ее лечение. Да, я очень плакал. Черная женщина
Кутрон переводит взгляд на грязный пол. Глубокая душевная боль искажает его большое опечаленное лицо.
— Да! Я жду не дождусь, когда совсем уеду из этой норы. Еще не знаю, куда я теперь направлюсь. Может быть, к вам, в Россию?
Он наклоняется ко мне и говорит полушопотом, точно по секрету:
— А здесь со мной никто не разговаривает, потому что я простой сапожник, пролетэр. Но мне на них наплевать! Собрался и уехал. Я согласен на все, лишь бы уехать отсюда. Я все умею делать. Может быть, мы с вами договоримся, как моряк с моряком? Я вас ничем не обидел? Вы первый человек, с которым я говорю откровенно. А почему? Потому, что вы русский, вы добрый! А они обо мне ничего не знают. Я мог бы им тоже все рассказать, но я не хочу. Они не поймут. Вот, пожалуйста, смотрите, куда я от них убегал. Я ничего не соврал. Вот мой паспорт. У меня все бумаги в порядке, я их храню. Я никогда не вру…
Уже прощаясь с Кутроном, я обращаю внимание на его стоптанные и дырявые ботинки и вспоминаю о своих сапогах.
Он с виноватым видом достает их из-под стола. Они не починены — у него не оказалось гвоздей…
ВАРЬЕТЕ
Варьете!
После всего только что пережитого?..
Это и в самом деле здорово!
На Эржебет-кэрут о варьете говорят с такой же страстью, как и о хлебе. И то, и другое теперь вполне реальные вещи в Будапеште.
Сквозь свежую известковую окраску еще проступают на здании слова «Soldaten Theater», но во всю длину дома уже горят на желтом фоне яркие синие буквы: «Vari'et'e».
— Удивительно! Пожалуй, скоро, значит, и опера откроется? — обращается ко мне человек в мягкой широкополой шляпе и в модном пальто с неестественно мощными плечами.
Напудренное лицо, синева под глазами и слегка подбритые брови, — наверное, артист.
— Я тенор, — поспешно добавляет он. — Вот мои документы.
В белой книжечке с приклеенной фотографией напечатано по-венгерски и по-русски следующее:
«Удостоверение. На имя Патаки Иенё, кто состоит членом свободноорганизации мадьярского Артистов, поэтому разрешается ему ходдить по улице, поужевать его на другую роботу не разрешается.
Будапешт 1945, январь 25».
— Прошу вас, купите мне билет. Вам без очереди. Прошу вас, — раскланивается Патаки с приятной улыбкой.
— И мне, если можно, возьмите, керем, — с еще более приятной улыбкой подхватывает бледнолицая дамочка, кокетливо одетая в красное бархатное фигаро, украшенное, вместо брошки, зеленой металлической пуговицей от красноармейской гимнастерки.
Не предвидя возражений, она протягивает мне сто пенго. На ее плоские щеки от длинных подведенных ресниц падает тень, как от решеток.
Дамочка все время старается стать так, чтобы я видел ее белую нарукавную повязку с надписью «транвай», удостоверенной большой фиолетовой печатью с изображением крылатого колеса.
Ничего не поделаешь, приходится итти в театр со всей компанией.
В квадратном зрительном зале полумрак, светится лишь углубление
Удары гонга. Темно. Луч прожектора овальным пятном падает на пурпурный занавес, эффектно выделяя конферансье, похожего на черную трость с белым набалдашником. Он отвешивает изящный поклон и держит краткую, но пылкую речь, смысл которой заключается в том, что возрождение театрального искусства является еще одним ярким доказательством возрождения мадьярорсаг, венгерского государства.
— Браво! — кричит Патаки, ерзая в кресле. — Браво!
Дамочка в фигаро во-всю топает по полу стеклянными каблучками. И весь зал в движении, в ликующих возгласах, во взлетах аплодисментов — «в честь России и Красной Армии», как это громогласно подчеркивает конферансье, изогнувшись в сторону нескольких русских офицеров-зрителей. Все это придает внушительность и даже некоторую торжественность началу концерта.
Под марш из «Аиды» занавес медленно расходится, открывая лесную поляну.
Миловидная девушка, одетая грумом, в голубой куртке и красных брюках с желтыми лампасами, задорно улыбаясь из-под большого лакированного козырька голубого кепи, скользит вдоль рампы в луче прожектора. В руках у нее квадрат посеребренного картона с надписью — № 1.
Номер первый — десять девушек, выстроенных по ранжиру, не одинаково стройных, но зато с одинаковыми сдержанными и веселыми улыбками, в одинаковых розовых фраках и очень высоких розовых цилиндрах, держа друг друга за талии, отбивают чечетку под бешеный фокстрот. Ноги, руки, головы делают одновременные движения, точно их дергают за веревочки. Венгерские «гёрлс»!
Затем девушка-грум проносит картон с номером 2.
Музыкальные клоуны Векеш, Мекеш и Фекеш. Переваливаясь на ходу и болтаясь в своих чересчур просторных костюмах, они с глуповатым выражением несут прибор для точения ножей, огромный кухонный нож, такую же бритву и ножницы. Яростно «натачивая» их на вертящемся камне, они исполняют попурри из модных фокстротов, потом мазурку Венявского.
Номер третий — танцевальная пара Бойцов — Радвани. Он то подбрасывает ее, то вертит, то сгибает, то, ухватив за щиколотки, кружится с нею так быстро, что ее тонкое вытянутое тело описывает линию синего поблескивающего круга. Оркестр играет фортиссимо. Вздрогнув над барьером, палочка дирижера опускается, и слышна лишь глухая барабанная дробь. Бойцов, крепкий, как боксер, с бугристыми мускулами и квадратным лицом, останавливается, чуть расставив ноги, а тощая, как треска, Радвани вдруг взвивается вверх и оказывается одной ножкой на раскрытой ладони его поднятой руки, и на ней она танцует, меняя позы…
Я слышу глубокий вздох дамочки в фигаро.
— Иезуш-Мария! Как давно мы ничего этого не видели! — говорит она восторженно.
— Бойцов — русский, — шепчет мне Патаки. — Его зовут Александр. Он русский балетмейстер. Раньше он был не особенно в моде, но теперь..
И Патаки, не договорив, шумно аплодирует.
Номер четвертый — долговязая мадемуазель Дандрэ с двумя воронами. С ее плеч вороны чинно перелетают на стол с сеткой для пинг-понга. Маленькой ракеткой она посылает им целлулоидный мячик, и они по очереди отбивают его своими клювами, как настоящие мастера пинг-понга. Закончив игру, вороны с важным видом стреляют из пистолетика, жонглируют колечками и кувыркаются в такт музыке.