Венгерский набоб
Шрифт:
И еще куча всякого сброда, весьма пригодного, чтобы злословить и пустословить, отпускать приторные любезности и стереотипные комплименты, вальсировать да повесничать, – и других, которые предаются грезам, тоскуют, вздыхают, принимают томно-романтический вид и так при этом пьют, картежничают, пристают к горничным, как не всякий сумеет! И еще, коим имя тоже легион, которые совершенно без ума от прекрасной хозяйки, но не могут подобрать ключик к ее сердцу и в тщетных поисках сохнут, как вяленая треска. Вот какой цветник красуется в Карпатфальве с тех пор, как набоб на идеальную женщину сменил деревенских красоток.
Бедная женщина!
Как бы ей хотелось спасение, защиту найти от этого гнетущего, тоску и скуку наводящего, раздражающего окружения! Но где же, у кого? Ни единой души, которая бы ее понимала. Г-н Янош полагает, будто супруга премного должна быть ему обязана за то, что он до отчаяния замучивает ее этим веселым обществом.
Какие глупцы, ничтожества, пошляки, остолопы в сравнении с идеалом, который сотворило ее сердце!
Какие все пустые, тщеславные и никчемные себялюбцы рядом с тем, чей образ хранится в святилище ее души!
Почему хоть женщины возле нет, доброй подруги, которой можно приоткрыть душу, где, никем не чаемый, таится тот образ?
До торжественного учреждения общества оставалось уже немного.
На предстоящее увеселение Карпати назвал кучу народу и послал жене с главноуправляющим длинный список приглашенных просмотреть и внести, ежели кого позабыл из угодных ей.
Особое это внимание уже показывает всю предупредительность, с какой он к ней относился.
Почтенный управитель понес список, стучась по очереди в каждую дверь и ни одной не открывая, прежде чем не прокричат: «Войдите!». Увидев госпожу, он почтительно замер на пороге, думая в замешательстве: вот бы из дверей да прямо до дивана дотянуться с бумагой этой проклятущей.
Фанни особенно привязалась к старику. Бывают люди, которых таким лицом наградит природа, что вся их честная, прямая душа отобразится на нем, и с первого взгляда чувствуешь к ним доверие. Не дожидаясь, пока Варга подойдет, Фанни сама встала, взяла его за руку, и, преодолевая сопротивление, подтащила старика, который все пытался поклониться, к креслу, куда и усадила, а чтобы не вскочил, с детской лаской обняла обеими руками, что уже в полнейшее смущение повергло добряка. Разумеется, он тотчас встал, едва Фанни его отпустила.
– Сидите, милый дядюшка Варга, а то встану и я.
– Вот уж никак не достоин, – пробормотал управитель, опускаясь обратно в кресло с такой осторожностью, точно перед ним извиняясь за подобную смелость, и весь подавшись вперед, дабы не чересчур его обременить.
– С чем же вы ко мне пожаловали, дорогой дядюшка Варга? – спросила Фанни с улыбкой. – А ни с чем – еще лучше: просто на вас погляжу. Я всегда так рада вас видеть, так рада.
Управитель промямлил, что не знает, дескать, чем обязан чести столь исключительной, поспешив передать список и поручение барина, чтобы с тем ретироваться.
Но Фанни, приметив, предупредила его намерение.
– Останьтесь, прошу вас, мне надо вас кое о чем порасспросить.
Это было равносильно приказанию. Пришлось старику опять присесть. Ни перед каким допросом барским он так неуверенно себя не чувствовал. Что это вздумалось ее превосходительству? Дорого бы он дал, лишь бы не сидеть сейчас на этом месте.
Фанни взяла список и стала читать. Сердце у нее сжалось. Сколько неведомых имен, о которых ей известно только, что все это персоны знатные, важные, лица высокопоставленные, дамы светски безупречные. И ни одной знакомой; не угадаешь, от кого зла, от кого добра ожидать. Муж и здесь не обошелся без причуд: решил, что обычный ритуал представлений слишком долог, и пригласил на торжества всех разом, с кем желал поддерживать знакомство, – заодно, мол, и представлю жену. Он-то уверен, что женщина, которая с таким самообладанием, таким великолепным достоинством держалась перед всем модным светом на вечере у Кечкереи, и тут займет место, подобающее ее красоте и душевному величию. Ах, но положение-то иное совсем. Там она твердо знала: ее окружают недруги, и знала, что посрамит их; не было никого, перед кем ей почему-нибудь глаза приходилось опускать. Здесь же, в обществе этих строгих, гордых своей добродетелью и положением дам, она уже не сама будет выбирать себе роль. Смело, уверенно держаться – пренебрежением смутят, заискивающе – высмеют. В добродетельность ее они не верят, за красоту осудят и, как бы сладко ни пели, будут в любезности облекать лишь язвительные намеки, рассчитанные колкости. Горе ей, коли не поймет, и горе, если поймет, да скрыть не сумеет. Горе, если смолчит, и горе, ежели ответит… Бедная женщина!
Глазами пробегает Фанни длинный ряд имен до самого конца.
Можно, конечно, заранее предположить, что среди дам много и не злых, доброжелательных, великодушных, которые приняли бы ее, как родная мать (не та, Майерша, а идеальная, рисуемая воображением); много женщин юных, приятных, с отзывчивым сердцем, которых полюбила бы она, как сестер (опять-таки не своих настоящих).
Но как узнать их, как сблизиться, завоевать симпатию и доверие? А ну как начнешь изливаться, а тебя на смех подымут? Понадеешься, что к груди прижмут, а встретишь взгляд холодный и недоумевающий.
Вновь и вновь перечитывала она список, в самом звучании имен пытаясь угадать нрав, характер, потом, вздохнув, отложила его в сторону и обратила на управляющего просительный взор.
– Милый дядюшка Варга, простите, ежели просьбой вас обременю.
– Пожалуйста, приказывайте, – спешит ответить почтенный управитель; покорный, мол, ваш слуга.
– Но просьба большая-пребольшая.
Управитель заверяет, что на все готов, хоть в окошко сейчас выпрыгнуть, если такова воля ее превосходительства.
– Вопрос хочу вам задать, на который жду ответа очень откровенного.
Достойный Варга заранее на все согласен.
– Но только совсем-совсем откровенны будьте со мной, примите этот вопрос, будто вы отец мне и вот даете совет родной дочери, которая вступает в свет.
Так прочувствованно было это сказано, так проникновенно, что честный Варга не устоял, вытянул из кармана клетчатый бумажный платок и отер глаза.
Фанни ближе подвинула стул и развернула перед стариком длинный список.
– Взгляните, друг дорогой, – с неизъяснимым очарованием сказала она, кладя ему на плечо прелестную округлую руку, – все это имена мне незнакомые, ни одного человека не знаю. Кого мне тут опасаться и кого держаться? С кем дружить, кому сердца не открывать? Конечно, я об очень трудном одолжении прошу; но вы ведь всех знаете и лучше всех можете меня понять!..
Почтенного Варгу одолел кашель, который он с трудом сдерживал. Опять явился из кармана пестрый бумажный платок – лоб отереть, покрывшийся испариной.