Венгерский набоб
Шрифт:
Это ей надо помнить обо всем потребном, чтобы блеск и довольство царили вокруг; ей надобно знать все причуды, прихоти и пожелания тысяч гостей: кто и чем приятно будет поражен, кто и отчего может почувствовать себя задетым или обойденным; кто что любит, а кто кого недолюбливает.
И неудивительно, коли растерялась бы новая хозяйка, не зная, с чего начать. Но под Флориным доглядом все пошло как по маслу. Флора понаторела уже в подобных приготовлениях, все держала в уме и, как подойдет черед, спросит себе с невинным видом: «А не взяться ли теперь вот за это? А нынче с этим покончим, хорошо?» Так что Фанни легко могла подумать, будто сама во всем разбирается, если б не ее чуткое сердце, ощущавшее на каждом шагу нежную помощь подруги. Муж, во всяком случае, пребывал в твердом убеждении, что жена отлична с этими делами управляется, будто век в графском доме жила.
И едва наступит вечер, едва они останутся одни и выдастся время поговорить, сколько мудрых, полезных вещей узнавала Фанни от подруги! Сама-то она помалкивала, сама только в этот изящный, красноречивый ротик смотрела и в еще красноречивей блестевшие глаза, которые учили ее счастью. Служанок о ту пору они отсылали и, сами помогая друг дружке закончить вечерний туалет, весело толковали на свободе о чудных обычаях света.
Достали однажды и тот список, над которым пришлось столько попотеть и помучиться милейшему Варге. Фанни не скрыла, как расхваливал Флору почтенный управитель, с каким воодушевлением говорил о ней, так что она заранее ее себе вообразила – и такой она оказалась на самом деле.
– Ага, вы, значит, критике подвергали гостей, экспертизе.
– И подвергли бы, да порешили с добрым стариком, что он только тех будет аттестовать, кто достоин моей любви. И он, пока добрался до твоего имени, во всех открыл множество добрых качеств, кроме одного: не за что их любить.
Сент-Ирмаи рассмеялась от души.
– Ну так иди, давай обсудим и остальных.
Фанни подсела к ней. Флора обняла ее, приблизив ее красивую головку к своей, и обе склонились над списком – судить свет.
Но прежде вволю посмеялись самой мысли, что вот сознательно, с обдуманным намерением собираются позлословить.
И вправду забава сомнительная.
Да только злословие злословию рознь. Одно дело ложные слухи сеять о ком-либо, подглядывать и разглашать тщательно скрываемые недостатки, чернить и предавать знакомых; это уж никак красивым занятием не назовешь, это злословие низкое. Но другое дело, познавая слабости людские, просвещать невинные, неустойчивые души: наставлять, предостерегать кого-нибудь, неуверенного и легко ранимого, против терний и кремней, змей, ухабов и западней на его пути. Это правильно, хорошо; это злословие высокое (хотя найдутся, кто и нонсенсом назовут такое сочетание).
Итак, займемся злословием возвышенным.
Начнем с мужчин.
Выбор не мой, а двух наших дам, держащих совет; будь на то моя воля, я бы, конечно, с женщин начал.
– Здесь, сверху, сплошь их сиятельства да превосходительства идут. Сиятельных господ куда труднее изучить, у них ведь, кроме обычных, еще свои, сиятельные пороки и добродетели есть. Вот первый – будь он обыкновенным человеком, про него бы сказали: распущенный, о женщинах думает дурно, исключая свою жену, о которой вообще не думает; вдобавок горяч и неуравновешен, в раж войдет – за словом в карман не полезет, с мужчинами говорит или с дамами, все равно. В любом обществе, сколько бы юных девушек его ни окружало, такие рассказывает анекдоты, что и мужчина-то поскромней краской зальется; а вот поди ты: записной патриот, имя его гремит; значит, и почтения требует к себе, с ним нельзя как со всеми обращаться. Но это же почтение – вернейшее против него оружие. Он наверняка и тебя пустится донимать своими ухаживаньями, но ты не пытайся отклонять их, а только восхваляй в ответ его гражданские добродетели. Это его сразу в остолбенение приводит. Я пробовала, всегда удавалось. Чуть только свои фривольные, игривые или дерзкие, вульгарные подходы начнет, как твое преувеличенное почтение мигом напомнит ему о его общественной репутации. Ни с кем он не чувствует себя принужденней, как с женщинами, которые, едва он настроится на доверительный лад, о его деяниях начинают твердить, его речи восхвалять в дворянском собрании, а перейдет к прямой атаке – воззрятся на него, как на статую Нельсона, вчетверо его самого выше, которой никак уж неуместно сойти со своего пьедестала. Он тебя простушкой, дурочкой будет за то почитать, но ведь тебе же лучше.
– Кто же это такой? – спросила Фанни, смачивая языком кончик карандаша.
– Граф Имре Сепкиешди.
И Фанни начертала напротив его фамилии: «Муж славный и почтения достойный».
Забавнейшая ситуация: будто некая дамская полиция, которая заводит карточки на кавалеров, дабы заранее знать, с кем дело придется иметь.
– Засим еще один сановный господин.
Об этом уж и не знаю, слыхивал бы кто на свете, не будь у него титула. Никаких свойств особых за ним не приметила, хотя видеться изволим каждый месяц. Одно разве что: аппетит превосходный, но все жалуется, будто ему того или этого нельзя. Приятнейший человек: перед обедом уверяет, что есть не хочется, после обеда, что переел; а обнесешь его – сердится, что голодным встал из-за стола. С этим меньше всего хлопот.
– Так и запишем: барон Джордж (не Дёрдь, конечно!) Малнаи – приятнейший человек.
– А вот граф Гергей Эрдеи, милый забавник. Симпатичный юноша, все общество развлекает своими шутками. Повадки всех наций подмечает и передразнивает: англичанина, испанца, француза, еврея может представить, по-разному нахлобучивая шляпу. Но человек самый безобидный: именно потому, что все его так любят, не приходится опасаться, что сам он влюбится в кого-нибудь. Вот уж кто не способен неопытную шестнадцатилетнюю девушку соблазнить: он уже доволен, если рассмешит ее. Сам, можно сказать, дитя невинное, смело можно вместо пажа с девушками на балы посылать, никто их не осудит. Ценители его проделок всегда будут за него.
«Граф Гергей Эрдеи, – пометила Фанни, – милый забавник».
– Дальше пойдем: граф Луи Карваи. Его иначе и вообразить нельзя, как только с таким офранцуженным именем. Вылитый светский денди талейрановских времен. Беспрестанно вниманием своим надоедает, ожидая к себе такого же, и с вопросом обращается только затем, чтобы показать, насколько твой ответ беспомощен. Настоящий живой укор – неведомо за что. Никогда наперед не знаешь, чем его обидишь. А уж оскорбился – годами дуться может, не говоря отчего. Достаточно на конверте «Лайошу» написать вместо «Луи», чтобы разобиделся насмерть. Если при нем кто-то к тебе приходит пониже его рангом и ты в нарушение этикета встаешь вместо того, чтобы кивнуть, или, еще хуже, выходишь навстречу, Луи уже гневается и заявляет, что ему оскорбление нанесено. Кого с ним рядом посадить и кого напротив? Вот что меня ставит в тупик, ведь он, может статься, сердится на кого-нибудь и подумает, это ты с умыслом к нему кого-то подсадила, и враждебно настроится против твоего мужа. А уж кто там ему нравится, кто нет, об этом он не сообщает – сами, мол, голову ломайте, тайны его причуд изощренных разгадывайте.
– Напишем про него: колючий джентльмен. (Снова нонсенс!)
– Теперь граф Шарошди, губернатор. Славный, с добрым сердцем человек, но барин ужасный. Доброе дело всегда сделает с радостью, крестьянину поможет, бедняку, но за людей их считать – этого не ждите от него. Крепостным его живется определенно лучше всех крестьян в Венгрии, но недворян не жалует, даже из собственных писарей. С тобой будет натянут немножко, но сердце у него доброе, а уж к доброму-то сердцу ключ мы подберем. Да и вообще не худо бы к идеям полиберальней его расположить, и, по-моему, уж коли мы объединимся, победа обеспечена.
Тут возник между юными дамами некоторый спор, у кого из них сил и преимуществ больше для такой победы, но, поскольку каждая стремилась уступить первенство другой, вопрос остался открытым.
Затем последовала еще целая вереница их сиятельств и превосходительств, которым, кому поболее, кому поменее, уделила внимание Сент-Ирмаи; но люди уже всё такие: мелькнут да исчезнут, наподобие комет.
Дальше пошли их благородия и просто судари – народ, само собой, степенный; юнцов ведь такими титулами не очень баловали в прежние времена.