Венгерский набоб
Шрифт:
Забавник граф Гергей копировал меж тем разных неумелых наездников, сам будучи одним из искуснейших. Как в воскресные дни приказчики верхом по Пратеру [256] катаются: раскорячив ноги, он в точности воспроизводил выражение человека, который балансирует на тонкой досочке над морской пучиной; как прусский крестьянин на лошади ездит: завалится в седле чуть не навзничь, высоко вскинув колени и держа на весу поводья в обеих руках. Изображал и лорда Иксуикса, как бедняга цепляется за седло, когда конь взбрыкнет, и за гриву, ежели вздыбится. Потом дебреценского обывателя, как трусит он верхом впереди своей тележонки, и, наконец, еврея-барышника на ярмарке, который решил было испробовать присмотренную им лошадь, а та возьми и понеси его в табун. Ну и хохоту было, когда Гергей врезался по сему случаю в самую гущу самородков и чуть Мишку Хорхи не вышиб из седла. Ах, чтоб тебя, нехристя!
256
Пратер – обширный дворцовый парк в Вене, открытый с 1766 г. для публики.
Три приза предназначались для трех лучших гончих. Первый – золотой кубок с надписью, приведенной выше, второй – серебряный охотничий рог, третий – отличная медвежья шкура. Этой последней больше всего, надо полагать, обрадуется победительница!
Доезжачие попарно вывели на сворках участниц состязания; иные прямо в экипажах привезли своих любимиц борзых, из опасения, не лягнул бы какую конь.
Ружей, само собой, ни у кого нет. На парфорсной охоте это не принято.
Проезжая в веселом оживлении длинной аллеей пирамидальных тополей, общество приметило всадника, который скакал навстречу с другого ее конца.
Уже издали все узнали его по посадке, и с быстротой молнии разнеслось: «Ага, приехал-таки!»
Кто это? Да кто же, как не самый лихой наездник и самый дерзкий сердцеед, кому минуты довольно, чтобы прийти, увидеть, победить: Мишка Киш. Троицын король.
Мгновение спустя он уже рядом и спешит принести извинения дамам; по некоторым намекам судя, дела его задержали пресерьезные, всего вероятней, дуэль. Потом перед мужчинами извиняется за опоздание – нетрудно догадаться почему: амуры; по всей вероятности, любовное свидание.
С последней нашей встречи с ним лицо его округлилось, как у всех, кого не томят недуги ни духовные, ни телесные, чей ум ничем всерьез не отягчен, а сердце тем паче.
Перездоровавшись мигом со всей компанией, даже собак окликнув, тому руку пожав, той поцеловав, воротился он к ехавшим рядком двум дамам и, ловко оттеснив окружающих, очутился бок о бок с Фанни, которую тотчас без тени робости принялся величать богиней и ангелом на коне.
На Мишкину беду, Фанни неправильно толковала его речи, почитая их за чистейшую шутку и простосердечным смехом сверх заслуг вознаграждая остроумца.
– Господин Янош, господин Янош, – резко, язвительно окликнула барышня Марион ехавшего близ ее кареты владельца Карпатфальвы, – я бы на вашем месте не очень-то доверяла такому другу дома, который слывет неотразимым.
– Я не ревнив, уважаемая мадмуазель. Этого колесика моему организму как раз и не хватает, снял кто-то, ха-ха-ха!
– Тогда я побоялась бы ехать на парфорсную охоту: ваши собаки еще примут вас за Актеона!
– А разве я подавал вам повод Дианой [257] себя считать?
257
Намек на античный миф: Диана (Артемида) обратила увидевшего ее во время купанья охотника Актеона в оленя, который был растерзан его собственными собаками.
Барышня Марион отвернулась с пренебрежением. Этот человек так глуп, что его ничем не проймешь.
Фанни веселым смехом отвечала речистому троицыну королю. Знай она, что это любезничаньем зовется, молчала бы. Но ведь ехавшая возле приятельница столь же весело болтала с графом Гергеем, и вообще нынче день развлечений, можно ведь и чуть звонче посмеяться.
Мишку особенно тянет о своем ремесле поговорить, здесь он в родной стихии. Наметанным взглядом наблюдает, как держится Фанни в седле; по праву более опытного замечает ей, что вперед надо посильнее наклоняться и словно бы привставать легонько на ходу, приноровляясь к шагу лошади. Седельце-то набок, видно, сползло, правое колено уж больно опущено; нет, не то: стремя слишком низко, ножка еле достает. Ого! Ну-ка, погодите, а то беда приключится, и вовсе на скаку стремя потеряете. Эй, стойте там! Ремень стременной у ее сиятельства надо подтянуть!
Сразу четверо или пятеро спешились – оказать приятную эту услугу, первым сам троицын король. Но Фанни, заалевшись, поворотила коня, не подпуская к стремени услужливых селадонов.
– И так хорошо, не надо ничего поправлять.
Тут, откуда ни возьмись, дядюшка Варга: подскочил к лошади и с живейшей готовностью вызвался помочь, ежели что, – покорнейший слуга, дескать, только прикажите.
Фанни признательно улыбнулась ревностному служаке, который избавил ее своей любезностью от стеснительной необходимости позволить кому-нибудь из этих молодых людей прикоснуться к ее стремени. Старик тотчас пригнулся, прося госпожу покамест о его плечо ножкой опереться, и с самым бережным почтением подтянул повыше ремень.
– Спасибо, друг мой, – ласково поблагодарила Фанни, пожимая руку старику, так что Мишку охота взяла тумака ему дать хорошего.
А управитель опять исчез, стушевался почтительнейше, точно его и не было; сзади, наверно, схоронился где-нибудь, в таратайке своей. И если б наблюдал кто за ним, приметил бы: остерегается старик прислониться, бережет левый свой бок. Легкий пыльный след остался на левом плече, и он ни за что не отряхнет его, нет-нет, напротив: снимет эту куртку, вернувшись домой, запрет в шкаф и больше ни разу не наденет.
Общество весело гарцевало дальше.
Отъехав от села, остановились около домика, построенного для разных увеселений. Тут предстояло распределять призы. Не участвующие в охоте дамы и господа тоже покинули свои кареты и поднялись на выдававшуюся в середине дома башнеобразную террасу, откуда открывалась вся равнина: лишь в редких купах деревьев, а в остальном поросшая тростником, осокой и ракитником некошеная луговина – настоящее лисье царство. С этой террасы-башни удобней всего наблюдать за состязанием, для чего и бинокли припасены.
Целое полчище борзых следовало за охотниками. Сердце радовалось, глядя, как на знакомый свист отделялись от общей своры стайки поменьше, окружая своих хозяев. И из экипажей были выпущены любимые псы и спущены с поводков; с радостным визгом прыгали они, стараясь дотянуться и лизнуть хозяину руку. Удивительная вещь: человеческие чувства, а животными разделяются.
Янош, два пальца в рот, свистнул двум белоснежным гончим и подвел их к жене.
– Вот изо всей своры самые красивые и лучшие.