Венгерский набоб
Шрифт:
Но если по истечении пяти минут раны не будет нанесено, дуэль считается оконченной.
Дерутся оба с засученными рукавами.
Голову и живот поражать не разрешается, только лицо, грудь, руки или ноги. И ложные выпады в запрещенные части тела не допускаются. Колющие удары вообще запрещены.
Секунданты будут находиться возле каждого дуэлянта, по бокам, и при нарушении правил выбьют саблю у него из рук.
– Но, господа, это же несерьезно! – бесновался Фенимор. – В игрушки играть позвали вы нас сюда? Это не дуэль, а детская забава. Уж лучше цирюльника пригласить да кровь по жребию пустить! – пронзительно выкрикивал он.
– Так условлено, и разговоры ни к чему не поведут, – возразил Конрад. – Не нравится – оставайтесь здесь один!
– Ничего, пусть только сабли нам дадут, – глухим голосом сказал Абеллино. – А разговаривать будем потом.
Замолчал и Фенимор, придя к такому же точно мнению. Пускай только поставят в позицию, сабли дадут, а дальше – уж их забота!
Встревоженные этой решимостью, секунданты долго шептались, прежде чем подать сабли. Сначала сами с обнаженными клинками заняли свои места, потом вымерили оружие дуэлянтов и, найдя одинаковым, вручили им.
– Раз, два, три! En garde! [237]
Сорвавшись с места, оба, точно по обоюдному уговору, подскочили друг к другу так близко, что всякий удар с подобного расстояния был бы смертелен.
Глаза сверкнули, и сабли заблистали.
Минута – клинки всех четырех секундантов скрестились меж ними.
– Господа, так нельзя! Не насмерть же поединок, что за нужда лезть прямо друг на друга? Дистанцию соблюдайте! Деретесь, как мясники.
Слова эти принадлежали Конраду, который пуще их самих опасался смертельного исхода.
237
В позицию! (фр.)
Дуэлянтов развели по местам, и они повели бой осмотрительнее: не вкладывая все силы в удар и не лязгая без толку клинками, а ложными выпадами стараясь подловить противника. Оба опытные фехтовальщики, задались они целью окровавить лицо, памятным клеймом обезобразить нос или глаз другому. Но не удавалось; взгляды испытующе скрещивались, эфесы стискивались, и блистающая сталь едва уловимо вздрагивала в воздухе, издавая легкий, холодный звон, как при натачивании, ничуть не похожий на бряцание театральных шпаг.
Так они долго изощрялись, не в силах поразить один другого. Чувствуя, что рука устает, Фенимор стал отступать, Абеллино же наседать на него. Со стыда и досады Фенимор попытался с размаху нанести Абеллино удар по голове, который тот лишь с большим трудом парировал и тотчас сам его возвратил.
– Отбивай их сабли! Вниз-вверх! – заорал Конрад.
И все четыре сабли разом вмешались, ударив вниз и вверх и снова разлучив противников.
Ярость Фенимора не знала границ.
– Чего вам нужно от нас? Комедию ломать сюда привели? Шпаги дали бы, давно уже кончено было бы все! Всадить хочу в него клинок, в сердце в самое! Мертвым хочу видеть его.
– Тише, дружище, тише. Так у нас не получится ничего, на улице только услышат, придут да заберут. Вы должны драться, как решено. Романтики хотите – в Америку поезжайте, там, пожалуйста, запирайтесь в темной комнате, берите один шпагу, другой пистолет, кто первый попал, тот победил; но здесь придется европейских обычаев держаться!
Фенимор подумал, что в Америку ехать все-таки долго, и предпочел на месте покончить с делом.
Еще раз поставили их друг напротив друга.
Фенимора уже просто трясло от бешенства. Тотчас же кинулся он на Абеллино, не жалея сил, градом непрерывных, хотя нерасчетливых, беспорядочных ударов осыпая его, чтобы утомить. Всякую осторожность позабыл, лез чуть ли не на саблю противника и, наконец, в апогее безумства, презрев и секундантов и правила, сделал прямой выпад ему в грудь.
– Ах! Саблю долой, выбейте ее у него из рук!
И все четыре секунданта обратили против него свое оружие.
– Вы трижды нарушили правила, – заявил Конрад, – и лишаетесь права продолжать бой. Сатисфакция дана, и мы засвидетельствуем, что долг чести Абеллино выполнил.
– Оружие в ножны! – решительным тоном предложил противникам Кечкереи.
В ответ Фенимор встал в позицию, точно собираясь драться со всеми пятерыми. Выходка тем более странная, что особой физической силой он не обладал, напротив, был скорее слабого сложения.
– Ну ладно. Тогда Абеллино положит саблю, и поединок окончен.
Секунданты окружили Абеллино, уговаривая сложить оружие.
Уже готовый уступить, Абеллино поворотился, чтобы вложить саблю в ножны.
Никого в это мгновение не оказалось между ним и Фенимором.
И тот улучив момент и забыв обо всякой рыцарской чести что можно объяснить разве лишь крайней яростью да троекратным выводом из боя, ринулся на противника с тыла и в спину поразил его.
Хорошо еще, что сабля наткнулась на лопатку, иначе Абеллино был бы пронзен насквозь.
– Ах, подлый убийца! – вскрикнул от внезапной боли Карпати и обратил свою еще не вложенную в ножны саблю против Фенимора.
Тот, не разбирая ничего, еще раз попытался пронзить противника, но сабля лишь скользнула по его плечу, сам же с разбега налетел на выставленный клинок, который и вошел в него по самую рукоять слепо, бесчувственно, неотвратимо. Некоторое время они неподвижно стояли, глядя в упор друг на друга; один – смертельно бледный, с гаснущим взором и хладеющими устами, уже добыча могилы, поддерживаемый лишь саблей, вонзившейся в сердце… Потом оба рухнули наземь.
Кто внимательно следил в последние годы за летописью жизни нашего образованного общества, знает: подобная дуэль – не химера поэтического воображения.
Умер Фенимор мгновенно, без единого звука и движенья, без тени страдания на лице. Абеллино же пролежал со своей раной еще месяц. По выздоровлении доброжелатели посоветовали ему проветриться немного за границей, пока не утихнет шум, вызванный дуэлью. Но не в каком-либо просвещенном государстве – там быстро хватают тех, кто любит пошуметь и у кого слишком много кредиторов, а где-нибудь на сказочном Востоке.