Вера, Надежда, Виктория

Гольман Иосиф Абрамович

Рот зажали, так что даже последнего крика ему испустить не удалось – острая сталь вошла в спину, прямо под левую лопатку.

Круглов, узнав о случившемся, как-то успокоился. По крайней мере, к нему по ночам перестала являться укоряющая Маринка.

Оставшиеся годы заключения он прожил без особых волнений.

Консультировал самых уважаемых, причем бесплатно – на воле ему постоянно капали немаленькие деньги от имеющихся долей.

Поднимал собственный профессиональный уровень, заказывая книги – а в последние годы и флешки, компьютер у него давно имелся – с самыми современными экономическими теориями и базами данных. Ежедневно слушал бизнес-каналы. Категорически отказывался от участия в любых разборках.

Не писал письма женщинам и не отвечал на такие письма.

В переписке состоял лишь с Женькой, с которым когда-то ходил в детский сад и учился в начальной школе, и с отцом. Тот все собирался приехать к сыну на свидание, но так и не собрался. Посылки, правда, присылал регулярно. Хотя они-то как раз Круглову – при его положении – были не очень нужны: он мог по первому желанию получить любую еду или выпивку. А если б сильно захотел, то и женщину.

Но Круглов же странный.

Первые пять лет женщины его вообще не интересовали. А потом одна почему-то заинтересовала: чужая жена с Женькиных любительских фотографий. А еще позже – ее больной ребенок, за которого Николай Владленович переживал так остро, как за неродившегося своего.

Тогда же и там же Круглов близко сошелся со старым уважаемым вором, который и рассказал ему о профессоре Береславском. Точнее, он рассказывал о том, как чуть было не потерял двух внучек. А там уж, по ходу действия, появлялся профессор Береславский.

Кстати, тогда он никаким профессором не был. А был корреспондентом научно-популярного журнала Президиума Академии наук. И в командировке в клокочущей постсоветской Средней Азии оказался, чтобы написать статью о солнечной печке.

Это действительно красивая штука, подтвердил старый вор.

Крошечная долина окружена со всех сторон некрутыми горами. Скорее даже холмами. На каждом – несколько огромных, в два человеческих роста, зеркал. И все эти десятки зеркал бросают «зайчик» на гигантский купол, прикрытый сдвижным каменным забралом. Вот под забралом и находится солнечная печь.

Когда заслонку убирают, а зеркала фокусируют на печке, солнечные зайчики создают в центре температуру, действительно близкую к солнечной.

Зачем все эти сложности, старый вор не знал.

Зато знал, что когда в его родной поселок пришли убийцы – а под предлогом революций и религиозных войн, как правило, и действуют убийцы, – выжили очень немногие. Даже из тех, кто успел сбежать: их ловили по дорогам и тропам, женщин и девушек насиловали и убивали, мужчин, стариков и детей просто убивали.

Такая вот религиозно-этническая революция.

Двух девчонок – двенадцати и шестнадцати лет – Ефим, его фотограф и их абориген-водитель встретили прямо на горной дороге. Они были почти целы, только босые ноги сбиты в кровь, и платья поистрепались – убежали в чем были.

Девочек спрятали под лавки в экспедиционной «буханке» – темно-зеленом «УАЗе-452».

Бандитов-революционеров встретили буквально через полчаса.

Они молча показали автоматы, заставив водителя остановить машину. Сразу несколько человек заглянули в зарешеченные окна.

– Академия наук, – улыбчиво объяснил Береславский. – Осторожнее, не разбейте банки. Очень опасно, – когда он сильно пугался, то врал прямо-таки артистически, – про Академию наук было крупно написано на бортах «буханки». А ее нутро действительно было заставлено разной величины темными пластиковыми банками.

– Что везете? – по-русски спросил главный. – Почему опасно?

– Культуры микробов, – спокойно объяснил будущий профессор. – Чума и ботулизм. Будем делать вакцину.

Спрашивающий немедленно отошел от окна и что-то крикнул на своем языке. Горцы разом отшатнулись от машины.

На самом деле в некоторых банках (Ефим лично пробовал) был горный мед, подаренный гостям из далекой Москвы. Что в остальных – Береславский не знал: они эту машину взяли у коллег из города, а что уж те на вездеходном «уазике» изучали в горах, так и осталось тайной. Может, и в самом деле чуму и ботулизм.

– Короче, это были мои внучки, – вздохнул старый вор, закончив рассказ.

Круглов, естественно, давно забыл имя человека из услышанной в лагере истории. Да и историю, если честно, тоже забыл. Но когда старый вор позвонил и попросил помочь одному московскому профессору – сразу все вспомнил. Потому и помогает. И старику, сильно облегчавшему лагерную жизнь Николая Владленовича. И профессору, на взгляд Круглова поступившему с девочками, преследуемыми убийцами, абсолютно адекватно.

Все это Круглов вспоминал, привинчивая крошечные ботинки к смешным, как будто игрушечным лыжам и смазывая их мазью для теплой погоды – термометр опустился лишь чуть ниже нуля. На новых моделях лыж, кстати, ничего привинчивать и смазывать не нужно. Но Николай нашел в одном из магазинов старые, деревянные, к которым привык с детства, – ему хотелось все сделать собственноручно, чтобы подчеркнуть важность и значимость предстоящего события.

Сегодня они – несмотря на страх и ужас Лены – поведут маленького человечка в первый в ее жизни лыжный поход. Неважно, что кататься будут вокруг прямоугольника из четырех пятиэтажек. Главное, что поход.

Маргаритка крутилась рядом, еще не полностью поверив в предстоящее счастье.

– Дядя Коля, а мы точно пойдем в поход? – то и дело спрашивала она.

– Точнее не бывает, – уже раз в пятый отвечал Круглов, спокойно делая свое дело. – Ну, вот и порядок, – наконец сказал он.

Маргаритку соответствующе одели. Лена тоже взяла лыжи. Впервые с начала дочкиной болезни. Потом Николай молча вынул из упаковки медицинскую маску.

– А я? – спросила девочка. Обычно она очень не хотела носить маску на людях.