Вера, Надежда, Виктория
Шрифт:
Мама была категорически против. Не положено в армию – значит, смирись с этим и живи на гражданке. Однако Илюшка так горячо упрашивал любимую сестренку, что та не выдержала – помогла, благо знакомые в районной военкоматовской комиссии имелись.
На проводах брат был очень веселый и все время благодарил Веру. Он был просто счастлив. Утром его проводили на призывной участок, и он радостно махал кепкой из-за забора друзьям, сестре и маме. В последний раз Вера видела его уже в грузовике, мелькнул буквально на мгновение.
И больше не видела ни разу.
Даже тела не прислали.
Только бумагу. «Погиб при исполнении воинского долга».
Потом, уже в постсоветское время, когда все начали рассекречивать, Вера Ивановна сопоставила даты и пришла к выводу, что ее брат стал жертвой испытания ядерного оружия. Потому и тела родственникам не отдали.
Так это или не так, но братишки у нее больше не было.
Мама никогда, ни разу, не упрекнула Веру за ту медкомиссию. Однако сама доктор Семенова ни на день, ни на час – а иногда ей казалось, что ни на минуту – не забывала своего «да», которое вмиг осчастливило Илюшку и, как позже выяснилось, осиротило их дом.
Потом была долгая, ничем эмоционально не окрашенная полоса.
Женщины понемногу приходили в себя, Вера работала, мама, так и не оправившись полностью, хлопотала по хозяйству.
Какие-то случайные знакомства с мужчинами у Веры были, но именно случайные, не завершавшиеся заметными чувствами или долгими отношениями.
Один, правда, ей понравился. Сын маминой подруги детства. Они жили в Одессе и каждое лето приглашали к себе. Мама так и не поехала, а Вера в один из своих отпусков все же съездила.
На пятнадцатой станции Большого Фонтана и в самом деле было чудесно. Домик небольшой, зато в саду – все, что душа пожелает. Прямо с дерева. Море – в десяти минутах ходьбы. И приняли ее прекрасно.
Вера Ивановна просто купалась в удовольствиях: море, солнце, фрукты, дружелюбные хозяева. А главное – покой. Как выяснилось, столь необходимый ей после бесконечных дежурств и операций. Даже боль от Илюшкиного ухода стала менее острой, менее надрывной.
Однако уехала на целую неделю раньше срока.
Выдумала несуществующий вызов на работу.
Причина – в сыне гостеприимной хозяйки. Звали его, как ее первого мужа – Володя. Может, поэтому он поначалу не сильно ей приглянулся. Однако время шло, и Владимир Сергеевич привлекал ее все больше и больше. Спокойный, мужественный. Заметно старше Веры, но чем-то неуловимо напоминавший ее юного брата. Наверное, надежностью и решимостью брать на свои плечи все заботы близких.
А когда точно поняла, что интерес взаимный, тут же взяла билеты в Москву. Потому что у Володи была жена-красавица. И маленький сын Петенька.
В следующий раз они встретились через год, когда Владимир Сергеевич приезжал в столицу в командировку и из экономии жил в их квартире.
Он был грустен и необычно хмур. Мама потом рассказывала, что семейная жизнь с женой-красавицей у него не очень-то сложилась. Женщина слишком многим нравилась, и не всем безответно.
Вера же с Владимиром старалась не общаться, потому что…
Ну, в общем, потому же, из-за чего раньше срока покинула райский уголок на Большом Фонтане.
А потом – вскоре после отъезда Володи в Одессу – Вера попала под машину.
И машин-то в конце пятидесятых на улице почти не было. А вот пьяные водители грузовиков уже, к несчастью, были.
Веру Ивановну всю изломало-изуродовало. Коллеги из института Склифосовского – где, кстати, тоже было много знакомых – собирали ее буквально по кусочкам.
Сначала бились за жизнь. Потом – за возможность самостоятельно питаться и смотреть обоими глазами. Потом – за умение ходить.
Это была последняя восстанавливаемая функция. А также самая сложная и продолжительная часть лечения: правое бедро было сломано в шести (!) местах. Только через год встал вопрос о передвижении на костылях. Причем именно в виде вопроса.
Все это время мама была с Верой. И если бы не она, может, медицина бы и не справилась. Теперь же мама, обессилевшая в битве за своего последнего детеныша, сама нуждалась в помощи. А Вера даже не могла самостоятельно передвигаться.
Вот тут-то и возник снова Владимир Сергеевич.
Именно возник. Вера проснулась утром в своей осточертевшей палате – и он возник.
И на два месяца стал нянькой, санитаром, подружкой, третьим костылем и единственным собеседником – для мамы удалось достать путевку в санаторий, что, возможно, и продлило ее жизнь.
Самое смешное – ни о какой любви, а тем более сексе, и речи не могло быть. Ломаное-переломаное Верино тело просто игнорировало подобные мысли. Единственно, о чем поговорили, – Верина совесть могла быть спокойна: Владимир был одиноким, разведенным мужчиной, как де-факто, так и де-юре.
Он поставил ее на костыли. Он прогуливал ее в больничном скверике. Он выписывал ее домой, куда и привез на старомодном – с крупными черными шашечками по всему борту – коричневом такси-«Победе».
Там же и остался.
Стали жить втроем. Страсти между Верой и Владимиром не было. А вот тепло, симпатия, взаимное уважение присутствовали несомненно.
Через два года расписались.
Жили не то чтобы весело, но без ссор. Денег хватало: Вера снова начала работать, ее с удовольствием приняли на старое место. Владимир Сергеевич работал в «Метрострое», где тоже платили неплохо.