Вера
Шрифт:
Нестарая еще, бравая женщина, воспитавшая в одиночку, пожертвовавшая молодостью, всю себя вложившая, подарившая сыну столько заботы и образования, что воспринимать других и себя без презрения он просто не мог. Так вот, эта славная дама являлась в любое удобное ей время, отпирала своим ключом и принималась распекать Веру за то, что ее сыночек перекормлен, что в доме не прибрано, а сама она одета, как женщина легкого поведения.
При маме он либо тушевался, во всем принимая ее сторону, либо, напротив, орал, обвиняя в нарушении права на частную жизнь. Тогда она делала большие глаза и заявляла, что все понятно, «эта девка тебя
При всем при этом мама не дура была гульнуть, наверстывала. Об очередном романчике сообщали укорачивающиеся юбки, густая «шанель», резкий дрейф цвета нарядов в сторону оттенков розового и яркий макияж. Все это делало ее похожей на уцененный помятый цветок.
Вера приняла решение, когда однажды они оказались за столом с иностранцем.
Приехал знаменитый художник, а может быть, режиссер, и собралась компания, местный, как говорится, олимп. Шумно общались, обильно заказывали. Ее умник сибаса попросил на гриле.
Иностранец русским владел прекрасно. Всеми падежами и причастиями.
Навострился, пока Россию любил.
И в пылу спора то ли, как водится, о роли русских в самой страшной войне в истории, то ли о чем-то сопутствующем Верин спутник рыбку, наполовину обгрызенную, отодвинул и давай иностранцу по-английски растолковывать.
И вот умник говорит и говорит, и бегло, ловко, надо заметить, шпарит, фразы строит, идиомы вворачивает и акцент не позорный, а иностранец ему по-русски да по-русски. Умник ему английскую тираду, а тот ему русскую пословицу. И так без остановки.
Дело в том, что умник мечтал нравиться.
Тем, кого с детства боялся.
Которые отвешивали пенделя в школе.
Которых отгоняла наседка-мамаша.
Которые срывали с него шапку и засовывали за шиворот глазированные сырки.
Спустя годы бедняга все еще презирал, ненавидел их и грезил, грезил, грезил, чтобы взяли в компанию, приняли за своего, хлопнули по плечу крепкой ладонью.
И это свойство управляло всеми его решениями и поступками, всей его жизнью. Горячо говоря тогда за столом об особом русском пути, о необходимости справедливых репрессий и прочей великодержавной атрибутике, он то и дело бросал робкие, ищущие одобрения взгляды в сторону прочих застольных, среди которых сидели бруталы из ультраправых, крепкие леваки и второстепенные придворные из числа недавних футбольных болельщиков.
В пылу он не заметил, что все от его продолжительного соло приуныли.
Кто водки еще заказал, кто сигарету лишнюю запалил.
У мрачноватых слушателей с крепким телосложением, ради которых он расстарался, начала пробуждаться ненависть. Та особенная ненависть, которую сам не ощущаешь, которая является вдруг, как бы без причины. Трупы с десятками ножевых ранений являются результатом именно такой ненависти.
Иностранец отвечать перестал и только лыбился снисходительно.
А умник все ловчее его уделывал по-английски и даже на французском и латыни вкраплял, не замечая, что давно проскочил станцию, когда положение его было забавным, оставил в дымных клубах полустанок «Комический» и давно несется один по степи собственной нелепости, и рельсы вот-вот оборвутся, и он угодит в яму, из которой, по крайней мере в глазах Веры, выбраться не сможет уже никогда.
Связавшись с ним в ноябре, Вера сбежала с первой майской грозой, и небесный грохот поглотил хлопок двери. Вера ступала по опадающим на затоптанную лужайку
Извлекать барыш из своих достоинств Вера, как и мать, так и не научилась, копить не умела. Сделавшись высокооплачиваемым сотрудником, она быстро привыкла жить на широкую ногу, ни в чем себе не отказывая, и даже с избытком. Заказав такси, любила задержаться, чтобы испытать удовольствие от оплаты одного-двух часов ожидания. Вызывала маникюршу по ночам, потому что днем работа, на выходные летала на пляж первым классом. Штучные платья, галерейные открытия в разных концах света, недолгое, к счастью, увлечение белым порошком из группы сложных эфиров, одним словом, Вера злоупотребляла.
Она никогда не принимала финансовой помощи, напротив, снабжала деньгами всех, кто нуждался. Ссужала не справляющихся с ипотекой коллег, жертвовала на беспризорников, волонтерствовала в больнице для неизлечимых.
Мыкаясь довольно беззаботно, она однажды повстречала банкира, и тот поведал ей пышную и вместе с тем расплывчатую историю о собственном фонде с фантастическими перспективами, который претерпевает не лучшие времена. У нее как раз накопилась цифра для авансового взноса за собственную жилплощадь, но россказни банкира отвлекли.
Часть 2
– Квартира хорошая. Район, соседи.
Представительница собственника, на азиатской манер мягкая и скругленная, перекатывалась по паркету, нахваливая объект.
Единственным украшением стен был ковер с девушкой, пробирающейся сквозь густой бор с корзинкой в руках.
– Ты здесь все прекрасно устроишь, – проворковал банкир, – с твоим-то вкусом.
Он предложил оплатить весь срок вперед и выторговал скидку. Скругленная согласилась, настояв на оплате жильцами воды, телефона и, разумеется, электричества по счетчику.
Вере было хорошо оттого, что он взял на себя переговоры. Она сжимала его руку, но скоро вынуждена была отпустить – требовалась подпись.
Пересчитав стопроцентный аванс, агент недвижимости позволила себе высказывание.
– Очень рада, что нашла приличных клиентов. Сплошь нерусские ходят, таджики непонятные, кавказцы таборами. Дышать нечем. А самое ужасное, когда видишь русскую девушку с таким. Это ж как надо себя не уважать. Желаю вам счастливо здесь жить и ребеночка.
Она оказалась из той породы, кто до поры помалкивает, а когда настает время прощаться, начинает тараторить. Между фразами она дружелюбно скалилась, обнажая темные десны, и банкир подумал, что другие ее интимные участки так же темны.
Она схватила Веру за руку, бесцеремонно вывернула ладонь и вгляделась.
– Мальчик. Одаренный очень.
Вера рыпнулась, но спонтанная гадалка держала крепко.
– Вы не думайте, я умею. У меня все рожают. А у одной стал живот надуваться, но нет у нее ребенка в руке и все. Смеялась надо мной, а через две недели того, выкидыш.
– Нам еще вещи перевозить… – прервал банкир, которому болтовня про материнство и детство показалась неуместной. И он покатил риелторшу к выходу.
– Хозяйка просила ничего не выкидывать. Табуретка, люстра, ковер… – протиснула та напоследок.