Вера
Шрифт:
События развивались так, как они обычно развиваются в подобной ситуации долгие века и будут, видимо, развиваться и дальше, даже когда многие человеческие органы заменят на искусственные. Завсегдатай рынка сблизился с торговкой фруктами, которая дальновидно одаривала его то пушистым персиком, то пористым мандарином, в зависимости от сезона, и была ничуть не менее свежа, чем спелый, округлый, упругий товар, в избытке разложенный на мраморной доске. Все открытые взору фрагменты ее тела вздымались и светились подобно косточковым, созревшим на тропической ветке, достигшим товарного апогея во тьме трюма и теперь расположенным в умопомрачительной доступности.
Фруктов помолодевший помыслами Сулейман Федорович не любил и отоваривался у ее соседки, предлагающей маринованные томаты и черемшу. Но та была моложе него только на двенадцать лет и никак не могла надеяться на благосклонность.
Получив как-то раз от фруктовницы очередной плод, Сулейман Федорович завел с ней один из тех пространных разговоров об одиночестве, о редких звонках дочери, о невымытости полов и окон, короче, тот разговор, который, ни к чему не ведя, ведет к самому главному.
В тот же вечер фруктовница намывала паркет любителя маринадов, и поза, в какой она это делала, подтолкнула сюжет к дальнейшему развитию.
Бескорыстность молодой торговки развеялась в первый же вечер – ей потребовалась постоянная регистрация, чтобы алчные сотрудники миграционного ведомства не смогли разлучить влюбленных.
Документ был оформлен одновременно с браком.
На торжестве, когда гости со стороны невесты горланили здравицы, она кокетливо сообщала, что вышла замуж по любви, а не по залету.
Новая хозяйка поначалу вела себя осторожно, как собирательница, только ступившая на клюквенное болото. Однако быстро освоилась, начала переставлять и выкидывать, а ошалевшего от непривычной домашней активности собственника пичкала копченым и жирным, еще сорок лет назад при военкоматовской диспансеризации не рекомендованным.
На ласки она не скупилась, отчасти по инерции, отчасти из чувства справедливости, по которому папаше причиталось. От всей души она применяла снисходительную любовь, свойственную медсестрам и сиделкам.
Надо ли удивляться, что при таком режиме менее чем через год разгоряченного и раскормленного молодожена свалил первый удар.
Молодая охала, страдала и один раз опрокинулась в обморок, но, додумавшись, что ненатурально да и не перед кем, больше падений не повторяла.
Вера приехать не могла, границы заокеанского материка навсегда бы закрылись перед ней, а чахлая надежда на тамошнее счастливое будущее все еще теплилась. Она отсылала заработанное и скопленное, регулярно звонила. То разражалась скандалами, то умоляла сделать все возможное, ее возвращение не за горами, только легализации дождется, адвокаты сулят, уже вот-вот.
Фруктовница, надо отдать должное, присваивала отнюдь не все присылаемые средства. Наняла сиделку из родственников, приобрела лекарства, и вскоре Сулейман Федорович самостоятельно стал передвигаться, подволакивая левую ножку, и произносил слова разъезжающимся ртом.
Первое им содеянное было завещание.
Бенефициаром вышла фруктовница, ставшая полноправной хозяйкой квартиры в кривом переулке и дома в Ягодке.
Нотариус и судья, растопленные убедительным денежно-продуктовым предложением, назначили молодую жену единственной наследницей, обозначив Веру гражданкой, нарушившей правила пользования жилым помещением, связь с которой утрачена.
Сулейман Федорович радовался своему ответственному отношению к собственности и в детали не вникал.
Его не следует осуждать за попрание интересов дочери, за измену идеалам семьи. Он хоть и менял жизненное направление весьма радикально, но никогда себя не обманывал, поступал, как велело то, что принято называть душой и сердцем.
Он не впал в слабоумие и видел все отчетливо. Связь с фруктовницей стала бунтом против канонов совестливой обыденности, разрывом пут из разноцветной электропроводки, которыми доброжелательные оккупанты то и дело пытаются русскую метель опутать и в сундук свой бюргерский уложить.
Веселость смуглянки, вызванная то ли обогащением, то ли частичным выздоровлением любимого, вылилась в усиление постельно-кулинарного натиска. Барышня попалась горячая, не имитировала, особенно если учесть, что на рынке, который она не оставила, у нее имелось два приходящих земляка: плиточник Коля и сантехник Ваня. И пусть в свой новый дом она являлась уже слегка измотанная Колей и Ваней поодиночке, а то и разом, но ее интимной энергии оказалось достаточно, чтобы страстная, но ослабленная сердечно-сосудистая система Сулеймана Федоровича тысяча девятьсот тридцать восьмого года рождения не выдержала. Он повалился рядом с недавно, Ваней, кстати, установленным, чешским сантехническим устройством, и завещание вступило в силу.
Русская девушка в чужой стране устраивается быстро. Не успеешь оглянуться, она при деле: развлекает местных мужчин, освоила таинство уплаты налогов, бегает по утрам, вплетает иностранные слова в телефонные разговоры со стареющими родителями. Но однажды непременно наступит день, когда случайный, едва заметный ошметок из оставленной, удаленной почти из биографии родной трясины, опять что-то там рвануло или метеорит упал, долетает до благоухающего мира и на подол, только из химчистки, шлепается. Наша героиня хорохорится, удваивает спортивную нагрузку, социальную активность, но тень приближающегося метеорита уже затмила солнце гнусной ностальгией.
Она трудится без выходных, кулинарные курсы, уроки эротического мастерства, недельный круиз, участившийся темп культурных событий.
Налаживает общение с подругами и женами из числа соотечественниц. Собираются раз в месяц, обсуждают автомобили, собак, детей, мужей, пикники, йогу, снова автомобили.
Таблетки уже не помогают, рассеянна в разговорах, рыдает во время минета.
Прекращает общаться с соотечественницами, удаляет контакты, не отвечает на звонки. Тайная выпивка, просмотр фото из прежней жизни, которые прихватила по сентиментальной неосмотрительности.