Вера
Шрифт:
– Ну, с богом, снимай, – наказал он, перекрестился, плюнул через плечо и, приседая, будто под пулями, пошел. Перебежав клумбу, он приблизился к экскаватору, стоящему перед строительным забором.
Вера следила за его перемещением сквозь окошко видеоконтроля. Только сейчас она обратила внимание, что вокруг старого особнячка, притаившегося во дворе, появилось ограждение с вывеской «реконструкция». Она знала, что означает такая реконструкция – домик обречен.
Режиссер, настоящий милитант, повозился с дверцей кабины экскаватора и скоро, никем не замеченный, вернулся.
Они
– Все! – сказал он, стащив маску, обнажив пышущее радостным возбуждением лицо.
И вырвал у Веры камеру.
– Убери, меня могут узнать!
Вера осмелилась спросить:
– Что ты сделал?
– Первая акция!
– А что именно?
– Залепил жвачкой скважину дверцы. Утром никто не сможет открыть, и работы остановятся.
Он плюхнулся на разобранную постель. Рядом кособочилась коричневая этажерка, уставленная початыми сосудами, грязными рюмками, бокалами и фаянсом. Из-за многократно проливаемых напитков полки этажерки, покрытые кружочками и кляксами, липли не хуже ленты для мух. Внимание привлекали несколько заткнутых тряпками бутылок. Их наличие объясняло стоящий в комнате запах горюче-смазочных.
– Готовимся к противостоянию, – пояснил борец.
Повсюду были рассыпаны крошки и мелкий сор. Переполненные пепельницы попадались так же часто, как в иных домах попадаются букеты свежих цветов. В недавнем прошлом Вера несколько раз пыталась навести здесь порядок, оттирала и вытряхивала, но обитатель быстро приводил все в прежнее запустение.
– Чаю? – поинтересовался режиссер, усадив гостью рядом с собой на кровать.
Вера кивнула. Он выискал две показавшиеся наиболее чистыми емкости, плеснул коньяку, подал ей.
– За встречу.
Она сделала вид, что отпила, и притворно поперхнулась. В другой раз она бы обязательно помыла чашки, но теперь решила не нагнетать, ведь этот вечер может стать началом новой жизни.
Девять с половиной месяцев.
Маленький человек.
Он или она.
Лучше он.
Будет расти, капризничать, радовать. Будет помогать ей, жалеть ее, спасать. И всех остальных. Люди такие несчастные.
– Мы готовим акции по всему городу, – выдохнул режиссер после глотка. – Сразу на всех стройплощадках, где сносят памятники архитектуры. Ой…
Глазами, полными ужаса, он посмотрел на свой телефон, лежавший рядом. Схватил его, вскрыл, извлек аккумулятор.
– Дай мобильник!
Вера протянула свой. Он нервно вырвал, начал ковырять.
– Не открывается!
– А зачем?
– Надо полностью вырубить аппарат, иначе могут прослушать.
– Меня?
– И тебя тоже. Они ведь знают, что мы общаемся.
– Кто?
– Я уверен, в последнее время за нами следят: читают, слушают, – шипел начинающий подпольщик.
Так и не справившись с расчленением Вериного устройства для приема и передачи, он сунул его себе под зад.
– Когда я на улице по телефону говорю, то рот прикрываю, чтобы по губам не прочитали.
Он показал, как ладонь помогает сохранить тайну диалога.
– У нас серьезная организация. То, что ты видела, – только вершина айсберга.
Вера
– Отлично выглядишь! Рубашечка новая.
– Подарили, – самодовольно расплылся режиссер, и стало ясно, что некая новая дамочка обивает его порог. Уж не кепочная ли? Впрочем, вряд ли.
– И загар, – продолжила подмечать Вера.
– Открыл для себя тональный крем, – простодушно признался режиссер, и Вера наигранно удивилась.
– Лидер должен внушать уважение не только словом и делом, но и внешним видом, – сообщил режиссер.
– У тебя получается, – нежно мурлыкнула Вера. – Слушай… – она набрала побольше воздуху. – Помнишь, ты говорил, что любишь детей…
Он издал неопределенный звук.
– Мне от тебя ничего не надо! Только сперма! – с неожиданной для самой себя ясностью заявила Вера.
И рассмеялась.
– Ты можешь не участвовать в воспитании. Даже хорошо, если ты не будешь участвовать…
– Как это не участвовать? Я же отец как-никак. Папаша!
– Ты мне очень нравишься, я хочу родить от тебя. Мне уже… – Вера замешкалась. Она не помнила, сообщала ли свой возраст. – Мне почти… короче говоря, пора принимать решение.
После ее поспешно поданного замысла, после паузы, за тем последовавшей, принялся рассуждать он, неожиданно проявив деловую хватку, которой раньше не наблюдалось.
– Я не могу разбрасываться собственным… хм… семенем… ничего не бывает просто так.
– Я оплачу. Чтобы все было честно, по закону равновесия. Ты мне, я тебе.
– По закону равновесия, говоришь… – он задумался, выдвинул ящик тумбочки, достал ту самую пухлую пачку старинных акций.
– Разбирал тут бабкины бумаги. Если бы не революция, я бы в золоте купался.
– Милый, я хочу продлить твой род.
– Вон что затеяла, – забубнил потенциальный отец.
Тревога, сомнение и подозрение прокатились резвой тройкой по его лицу.
– Чего ты испугался?
– Я не испугался.
– Просто хочу, чтобы ты кончил в меня, и все.
– Что значит «кончил, и все»? Это же… а предохраняться… а инфекции… – перекинув руку через плечо, он почесался.
Вера поспешила помочь, так и заскребла.
– Милый, ну какие инфекции?
Она гладила его спину, от которой исходила нарастающая спесь.
– Ты вертишь.
– Просто пришло время. Хочу ребенка. От тебя. Можно?
– Только не психуй.
– Я не психую.