Вербное воскресенье
Шрифт:
Из-за кулис доносятся странные, нечеловеческие звуки. Гигантская курица, в которую превратился руководитель кафедры химии, отчаянно пытается скрыться от преследователей. Она ранена и разъярена. Сначала птица не видит Кимберли, и та продолжает спать. Курица крушит декорации — выбивает дверь паба, выдирает с корнем фонарный столб и сгибает его пополам.
Наконец она замечает Кимберли, приближается к ней со смешанным выражением полоумного восхищения и
Мы так и не узнаем ее решения, потому что входит Легхорн. За ним идут Сэм, Салли и Джерри.
Легхорн целится в курицу.
ЛЕГХОРН. Ладошки к солнышку.
Курица поднимает крылья вверх и медленно поворачивается.
ЛЕГХОРН. И без шуточек. Одно неверное движение, и ты — фрикасе.
ДЖЕРРИ. Ничего себе птичка!
ЛЕГХОРН. Я предчувствовал, что этот монстр вернется в Мемориальный театр имени Милдред Пизли Бэнгтри, чтобы спрятаться. Уж что-что, а кур я знаю.
САЛЛИ. Кто такая Милдред Пизли Бэнгтри?
ДЖЕРРИ. Сейчас не время это выяснять.
ЛЕГХОРН. Тихо! Я попробую допросить эти окорочка.
САЛЛИ. Курочку?
ЛЕГХОРН. Окорочка.
Легхорн начинает говорить с курицей на курином языке. Разговор долгий и драматичный, со взрывами возбуждения и моментами уныния.
ДЖЕРРИ. Что она говорит?
ЛЕГХОРН. Я думал, что слышал о курах все, но его рассказ меня поразил. Это декан химического факультета вашего колледжа. В надежде получить Нобелевскую премию он выпил смесь ЛСД, куриных витаминов, порошка для чистки канализации и бог знает чего еще. В его лаборатории еще осталась эта смесь.
САЛЛИ, ДЖЕРРИ и СЭМ. Доктор Джекилл!
Легхорн говорит что-то сочувственное на курином языке, и курица соглашается.
СЭМ. Что вы ему сказали?
ЛЕГХОРН. Что он не сможет в таком виде поехать в Стокгольм.
Курица обреченно произносит еще одну фразу.
ЛЕГХОРН. Он говорит, что в нем две пули, он все равно умирает.
Курица трагически умирает, сцена занимает минуту или две.
В это время на сцене появляются Уайтфит и миссис Джекилл. Миссис Джекилл держит в руках пробирку. Все скорбят, за исключением Уайтфита, который сияет от радости.
УАЙТФИТ. Какой смешной костюм! Я такого никогда не видел.
МИССИС ДЖЕКИЛЛ. Заткнись уже, ничтожество, пустышка ты несносная. Это мой муж. Я все видела в окно лаборатории. Вот она, смертельная смесь. (Она
Курица поднимается в последний раз и поет под аккомпанемент оркестра прощальную арию на курином языке. Потом она умирает, задрав ноги кверху.
СЭМ. Кимберли, ты в порядке?
КИМБЕРЛИ. Кажется, да. Но я никогда более не буду прежней. По-моему, я не смогу дальше придерживаться философии Альберта Швейцера.
Труппа удивленно таращится на нее.
МИССИС ДЖЕКИЛЛ. О чем он пел в последней песне?
ЛЕГХОРН. Я, наверное, расплачусь, когда все расскажу. Никогда не думал, что курица сможет меня так растрогать. В современном курином бизнесе есть место для капельки сентиментальности, поверьте мне. Он пел о том, что надлежит сделать с его останками. Просил зажарить их, завернуть в кулинарную фольгу и пожертвовать детскому дому.
МИССИС ДЖЕКИЛЛ. Первый бескорыстный поступок за всю его жизнь.
ЛЕГХОРН. Ну что же, теперь мы все — участники этой истории, и репутация колледжа, какая бы она ни была, зависит от нашего решения. Согласны зажарить его?
ВСЕ. Да!
ЛЕГХОРН. Согласны завернуть его в фольгу?
ВСЕ. Да!
ЛЕГХОРН. Согласны отдать его детскому дому?
ВСЕ, КРОМЕ МИССИС ДЖЕКИЛЛ. Нет.
МИССИС ДЖЕКИЛЛ. Воздерживаюсь.
ЛЕГХОРН. Одна воздержалась. Думаю, мы приняли мудрое решение. Позволить сиротам есть курятину, полученную таким способом, неприемлемо с точки зрения морали современного христианского общества. Будущие поколения могут думать иначе. По результатам голосования выносится решение: жареную курицу похоронить в безымянной могиле как можно скорее. Мы должны будем забыть об этом происшествии, ибо огласка помешает притоку студентов и сбору пожертвований в пользу колледжа, а также поставит в тупик окружного прокурора.
ХОР (поет под управлением Джерри). Аааааааааааааминь! Ааааааааааааа-минь! Ааааааааааааа-минь!
Миссис Джекилл рыдает и падает на останки мужа.
ЗАНАВЕС
ПОКЛОННИК НАЦИСТОВ, ОПРАВДАННЫЙ В УБЫТОК
В другой главе я уже упоминал о штормах, бушевавших в голове Джека Керуака. Я знал его, или, точнее, он был непознаваем, ближе к концу его жизненного пути. Разумеется, я жалел Джека и прощал все, что он делал, когда в голове его гремел гром и сверкали молнии.
Но тут случай иной: речь пойдет о писателе, которого омерзительные мысли не просто посещали иногда, но который свои омерзительные мысли воплощал в жизнь и которого, как неоднократно и очень убежденно говорили мне люди, невозможно простить. Многие не могут его читать не потому, что говорится на конкретной странице, а из-за непростительных вещей, что этот человек писал или говорил в целом.
Он, всеми презираемый старик, военный преступник, и сам часто говорил в той или иной форме, что не собирается оправдываться, что прощение он счел бы худшим для себя оскорблением со стороны невежд.