Веревка из песка

Неумело, а потому с ненужными усилиями, он втиснул себя в эластичный конькобежный комбинезон, от паха до подбородка протянул застежку засекреченной тонюсенькой молнии и предстал перед зеркалом. Рассмотрел себя без удовольствия, оттого скривившись личиком, и вдруг насмешливо приказал:

– На старт!

Как там у них, у конькобежцев, видел же по телевизору? Левая нога на линии носком вперед, правая ступней в развороте на девяносто градусов

– Внимание! – И тут должен последовать выстрел.

Он не дождался выстрела, потому что выстрела не могло быть. Но старт все-таки будет. Скоро звякнет звонок вызова – вместо положенного выстрела – и он сделает рывок. Куда? Для чего? Нет, не к такому старту он готовил себя все эти лихорадочные ученические годы.

Звякнул звонок. На выход…

…С необозреваемой высоты по пятнисто-каменным в ядовитой зелени противоестественного мха ступеням к яростно освещенной площадке, на которой трехметрово торчало белое продолговатое нечто, спускаются двое – он и она. В неких старческих одеждах.

ОНА. Это наконец то?

ОН. Не знаю. Посмотри сама.

ОНА. Мне страшно.

ОН. Мне еще страшнее. (Приказно.) Ну!

Она делает шаг, поднимает с яркой земли хвост веревки и дергает за него. Хламида беспорядочно сползает, открывая беломраморную фигуру юного атлета. Скульптурный юноша застыл перед неотвратимым рывком в битву, в смерть, в бессмертие, в никуда.

ОНА. Ты сделал это?

ОН. Это сделало меня.

ОНА (потрогав скульптуру за колено). Холодный.

ОН. Как моя могила, которую я наконец заслужил.

ОНА. Ты заслужил бессмертие, а не могилу.

ОН. Я – гений?

ОНА. Ты – гений. Но гений устал и хочет чаю. Пойдем, милый.

Медленно, как и спускались, они поднимаются по ступеням. Исчезают. Дождавшаяся их ухода девица в лифчике и шортах спускается по той же лестнице в отчетливом ритме степа.

ДЕВИЦА. Ну-с, посмотрим, что наваял мой дед, в дальнейшем именуемый старым хреном. (Идет вокруг скульптуры.) Как поживаешь, каменный гость? Молчишь? Гордый, да? (Поднимается на приступочек пьедестала и трогает мраморного атлета за причинное место.) Э, да ты не каменный?!

Скульптурный юноша подхватывает ее под мышки и возносит к себе на пьедестал. Девица обеими руками обнимает его за шею.

ДЕВИЦА. А я его старым хреном обозвала. Ужель он прав, и он – гений?

Скульптура деловито расстегивает на ней лифчик.

Пошел занавес. За ним глухо, но обвально аплодировали. Мраморный юноша длинно, от горла до промежности, развалил молнию на разрисованном под мрамор конькобежном комбинезоне и злобно сказал прятавшей титьки в бюстгальтер девице:

– Ты что, идиотка? Не понимаешь, по чему бьешь?

– Премьера же! Знаешь, как я волнуюсь?! Ну, прости, прости, Димочка. – Она прислушалась: за занавесом некоторые ретивые любители андеграунда кричали «браво». – Застегнись, сейчас на вызов пойдем.

– Без меня, – решил Дима и двинулся навстречу боевой толпе, которая уже высыпалась из кулис в страстном ожидании премьерных почестей.

– Дима, ты куда? – не столько спросил, сколько начальственно возмутился кругломордый от плешивости режиссер, он же его, Димы, учитель, он же мастер.

– Что-то плохо себя чувствую, Захар Захарыч, – соврал Дима, но соврал правдоподобно – после пятнадцати минут полной неподвижности в неудобной позе можно себя неважно почувствовать, – соврал так, что мастер поверил.

– Ладно, можешь отдохнуть перед банкетом.

– …Хрен тебе, а не банкет, – бормотал Дима в гримерной, стягивая с себя комбинезон.

– …Хрен тебе, а не банкет, – пробормотал он уже на выходе, услышав новый рев зрительного зала.

– Хрен тебе, а не банкет, – сказал охраннику у служебного входа.

Охранник, естественно, обиделся.

Он сам себе устроил мини-банкет. В круглосуточном магазинчике, что в устье Петровского бульвара, на последние взял две жестянки джин-тоника, одну вмиг опорожнил, а вторую – про запас – сунул в карман суконной куртки. И – на прогулку по ночной Москве.

Капал на удивление теплый майский дождь, от которого не было желания прятаться. Под дождем он поднялся к Петровке. Каретным Рядом к Садовому, через Садовое к Тверским-Ямским.

…Темные и большие дома с редкими освещенными окнами, в которые так интересно заглядывать и рассматривать люстры. Люстры были разные, чаще всего нынешние имитации под старину, но попадались и истинно старинные – в дореволюционных доходных домах.

Запрокидывал голову, чтобы полюбоваться истинно старинными, и теплые дождевые капли осторожно падали на его лицо.

Миновав огромный новостроенный комплекс «офисы-кондоминиум», Дима вырулил к пятачку меж продырявленным в земле входом в метро и церковью. Здесь, у реечно-пластиковых палаток и магазинчиков, еще колбасился редкий народец. Какая-никакая, а компания. Он опростал – за компанию – вторую жестянку и спустился в метро. В метро было еще совсем не поздно.

Прошагав светлый зал, Дима эскалатором вознесся и вышел на волю – под непрекращающийся веселый дождь. Магазин был в полусотне метров, за углом.

– К нам приехал, к нам приехал Дмитрий Дмитрич дорогой! – фальшиво, но громко спела продавщица и изобразила плечами цыганскую дрожь.

А продавец метнул от прилавка к дверям банку с пивом, которую пришлось ловить.

Дима с отвращением рассмотрел этикетку отечественной «Баварии» и швырнул банку обратно. Продавец с трудом поймал ее.