Шрифт:
Анатолий СТЕПАНОВ
ПРИВАЛ СТРАННИКОВ
Поезд был скорый - теперь все скорые, но медленный, грязный и шумный, как все южные поезда. До Москвы дополз кое-как.
Смирнов, увидев сквозь мутное, узорами, стекло приближающиеся узкие перроны Курского, взял палку, взял сумку и вышел в тамбур. Открыв дверь, проводница протирала поручни. Смирнов дождался полной остановки и, хромая привычно, спустился в полутемный тоннель.
Смирнов не любил этот новый Курский, не нравился он ему. В раздражении миновав необъятный зал, он выбрался к стоянке
– Кто на очереди?
На мягких кроссовках подошел парень в травленых джинсах, в оранжевой куртке с выведенной умельцами Рижского рынка надписью "Хонда". Совсем молодой паренек.
Паренек подошел, остановился и изучал Смирнова, вертя на указательном пальце ключи. Привычно-некурортно-загорелое лицо, рубашка, застегнутая на все пуговицы, неопределенный пиджак с затертой орденской планкой, отечественные портки, отечественная обувка. Вроде лох из Мухосранска. Но фирменная кожаная сумка через плечо, но легкая камышовая трость с монограммами... Ничего не поняв, водила полез к баранке. Непроизвольно покряхтывая, Смирнов устроился на заднем сиденье.
– Куда едем, батя?
– игриво осведомился парень.
– Куда укажу, пасынок, - поставил его на место Смирнов и, выдержав паузу, дал начало маршрута: - Развернись на Садовом и через Обуха, на бульварное кольцо.
От всесоюзной суеты Садового кольца к московскому уюту кривых улочек и переулков. Дом родной. Он дома. Последний подъем Яузского бульвара, Покровский, Покровские ворота, Чистые пруды. После Трубной Смирнов попросил:
– Сейчас в переулок направо...
– Шофер исполнил.
– А теперь налево...
Желтое здание стояло на месте. Они развернулись на Каретном и доехали до Пушкинской площади.
– Вниз по Горького, - приказал Смирнов.
Телеграф, "Националь", Университет. У Библиотеки Ленина Смирнов скомандовал еще раз:
– С Лебяжьего на Ленивку и по набережной.
– А с Лебяжьего проезд уже пять лет как закрыт, - с плохо скрытым торжеством объявил водитель.
– Ну тогда с Волхонки.
По крутому переулку вскарабкались к шестиэтажному, громадному здесь дому. Смирнов выбрался кое-как, отстегнул трешку, спросил на прощанье:
– Так и не догадался, кто я?
– Не-е...
– признался водитель.
– Думай, молодой, думай. Молодым много думать надо.
И захлопнул дверцу.
Лифт, слава богу, работал. Смирнов поднялся на пятый этаж. Нужная ему дверь была заново обита, и на ее темно-бордовой шкуре сиял мягким блеском старинный звонок с вежливой надписью: "Прошу крутить". Раз просят, Смирнов крутанул. И будто ждали: дверь тотчас открылась.
– Ну, входи, - предложил здоровенный мужик в майке и шортах.
– Я тебя с балкона увидел.
– Хорош!
– решил про него Смирнов и вошел. Обнялись как положено. Оттолкнувшись друг от друга, чтобы обоюдно рассмотреть получше. Смирнов добавил к первому впечатлению: - Но пузо.
– На себя посмотри, сельский житель!
– обиделся хозяин.
– Пиджачок и штанцы со своего огородного пугала снял, что ли? Как тебя такого Лидка выпустила в Москву?
– Я пенсионер, Алька, - напомнил Смирнов.
– И вид у меня должен быть пенсионерский. Это ты у нас все мальчуганом прыгаешь.
– И повторил: - Но пузо.
– Грубо, - решил тот, кого назвали малоподходящим к его летам именем Алик, и предложил: - Можешь душ принять с дороги.
– С удовольствием. Только сначала апартаменты покажи. Первый раз я же здесь у тебя.
Походили по квартире, и Алик хвастался тем, как он в отличных условиях живет в сердце любимой старой Москвы. Минут пятнадцать хвастался, выводил на балкон, показывал Кремль, кивал на Москву-реку, махал руками.
Потом Смирнов помылся, переоделся в подготовленный женой московский наряд, и они уселись на кухне. Алик оглядел Смирнова в светлых брюках, в летних тряпичных туфлях батумского производства, в рубашечке с карманчиками, погончиками и лейблом и одобрил:
– Другое дело. Чувствуется Лидкина рука.
– И разлил по первой.
– Не рано ли? Нынче позволено только с четырех часов.
– В ресторанах с двух.
– Тогда будем считать, что мы в ресторане.
– Смирнов поднял рюмку. За встречу, Алик.
Выпили и загрустили.
– Кисло мне, Алька, - сказал Смирнов.
– Третий год, как уехал из Москвы к морю, век свой доживать. Но не доживается, понимаешь, не доживается! Лидке там хорошо, возится по хозяйству, цветы сажает, помолодела, поздоровела, общественной работой увлеклась. Первый там человек, ее все знают. А я на лавочке сижу. Летом курортников разглядываю, зимой - море. И по Москве тоскую. Зимой и летом. И весной, и осенью. Я сейчас к тебе на такси ехал, на контору глянул.
– Ты туда не ходи, Саня, - посоветовал Алик.
– Это почему же?
– Не позовут, не надейся зря.
– Это почему же?
– повторил свой вопрос Смирнов.
– Ты, брат, деятель периода застоя. И старый.
– А ты - молодой, - съязвил Смирнов.
– И я старый, и меня скоро на покой.
– Значит, я - деятель периода застоя.
– Смирнов встал, хромая, подошел к окну, закурил.
– А то, что меня на пенсию выкинули, когда я в Азии копнул поглубже?
– Не надо было тебе туда ехать.
– Так послали, приказали и послали. Сейчас там вон как шуруют. А я начинал, понимаешь, я начинал! И в награду заработал пулю в колено и отставку.
– Кто это помнит, Саня?
Смирнов вернулся к столу, разлил по рюмкам, поднял свою:
– За прошедшую нашу жизнь, Алик.
– И выпил. А Алик не выпил и сказал:
– Даю бесплатные советы. Во-первых, сними орденскую планку, чтобы о прошлом не жалеть. Во-вторых, пиджачок и брючки, в которых приехал, никогда не надевай. А в-третьих... Пойдем-ка...