Верхний ярус

Пауэрс Ричард

Еще капли грязи.

— Ой! Простите, ребят. Я это случайно.

Мими взрывается.

— Ты бандит!

— Поговорите об этом вон с теми ребятами. Засудите меня из своей тюремной камеры.

Вальщик показывает за сидячую вереницу, где на дорогу Лесной службы высыпает полиция. Они разбивают цепь с такой легкостью, будто срывают одуванчик. Снова сковывают звенья наручниками. Между Мими и Дугласом оказывается два человека, еще по двое — сбоку. Их оставляют сидеть на грязной дороге, пока полиция наводит порядок.

— Мне надо пописать, — говорит Мими копу где-то в два часа дня. Через полчаса повторяет ему

же: — Мне очень-очень надо в туалет.

— Нет, не надо. Вообще не надо.

Моча стекает по ноге. Она начинает всхлипывать. Женщина, к которой она прикована, давится и кривится.

— Простите. Простите, не сдержалась.

— Ш-ш-ш, все хорошо, — говорит Дуглас, прикованный через два человека. — Не забивай голову. — Ее всхлипы все истеричней. — Все хорошо, — твердит Дуглас. — Я тебя обнимаю, мысленно.

Плач прекращается. И не начнется еще много лет. Воняя, как помеченное собакой дерево, Мими подчиняется аресту. Когда полицейская в участке снимает ее отпечатки, она впервые со смерти своего отца чувствует, что отдала дню все, что он просил.

НА МАКУШКУ РЭЯ ОПУСКАЕТСЯ ПОЦЕЛУЙ, сзади, пока он сидит в своем кабинете и читает. Поцелуи, быстрые и точные, словно индуктивно управляемые бомбочки, — в эти дни фирменная черта Дороти. И всегда леденят кровь.

— Ушла петь.

Он выгибает к ней голову. Ей сорок четыре, но для него — как двадцать восемь. Это все отсутствие детей, думает он. Расцвет никуда не ушел, чистейшая приманка, словно у нелепой красоты еще остались дела, даже намного позже молодости. Джинсы и блузка из белого хлопка, собранного в гармошку, облегают ее заунывные ребра. Все приправлено сиреневой шалью, очаровательно растрепанной и наброшенной на шею — это единственной участок кожи, что, как она думает, ее выдает. Волосы ниспадают на шаль — блестящие, каштановые, идеальные, все той же длины, как когда она пробовалась на леди Макбет на их первом свидании.

— Прекрасно выглядишь.

— Ха! Я рада, что тебя подводят глаза, — она щекочет место, куда упал поцелуй. — Уже редеют, вот тут.

— Время — крылатая колесница.

— Пытаюсь представить такой транспорт. И как он работает?

Он выгибается сильнее. В руке у ее ног бегуньи сжат бледно-зеленый «Питерс Эдишен» с гигантским черным словом на обложке:

БР МС

рассеченным ее идеальной рукой. Ниже — поменьше:

Ein Deu equiem [50]

50

Имеется в виду «Немецкий реквием» Иоганнеса Брамса, сочиненный между 1865 и 1868 годами на слова из Священного Писания.

Концерт — в конце июня. Она стоит на сцене с двумя сотнями других голосов, незаметная среди женщин, не считая того, что Дороти — одна из немногих, кто еще не поседел, и поет:

Siehe, ein Ackermann wartet auf die kostliche Frucht der Erde und ist geduldig daruber, bis er empfahe den Morgenregen und Abendregen

Итак, братия, будьте долготерпеливы до пришествия Господня. Вот, земледелец ждет драгоценного плода от земли и для него терпит долго, пока получит дождь ранний и поздний. [51]

51

Иакова 5:7.

Пение теперь — все. Очередное дело в веренице хобби, в которые она с силой ударилась, надеясь проводить неделю как можно продуктивнее. Плавание. Спасение жизни на воде. Рисование углем и пастельными красками. А Рэй тем временем удалился в крепость своего кабинета. Работает долго как никогда, в смутной надежде купить им второй дом — что-то прекрасней. Что-то окруженное если не природой, то хотя бы памятью о ней.

— Много репетиций.

Две двухчасовые репетиции каждую неделю — и ни одну она не пропустила.

— Там здорово.

Она готова уже несколько недель. На самом деле она так усердно репетировала дома, что может пропеть песню сегодня же от начала до конца, каждую партию.

— Точно не хочешь сходить? Нам не помешают басы.

Дороти поражает Рэя как никогда. И что она сделает, если он согласится?

— Может, осенью. На Моцарта.

— Хватает, чем заняться?

Так и поступают люди — решают свои проблемы в чужих жизнях. Он смеется.

— На данный момент — да. Расправляюсь вот с этим, — он поднимает ей страницы: «Имеют ли деревья права». Она читает заголовок и хмурится. Рэй сам озадаченно изучает слова. — Похоже, автор говорит о том недостатке закона, что в нем как жертвы признаются только люди.

— И это плохо?

— Он хочет расширить права на все нечеловеческое. Хочет, чтобы деревья вознаграждались за свою интеллектуальную собственность.

Она усмехается.

— Плохо для бизнеса, а?

— Не знаю, то ли выкинуть и посмеяться, то ли поджечь и покончить с собой.

— Скажи, что решишь. Увидимся в десять-одиннадцать. Не дожидайся, если захочешь спать.

— Уже хочется. — Он снова смеется, будто пошутил. — Тебе не холодно? Сегодня будет зябко. Застегивай пальто.

Она застывает в дверях — и снова между ними вспышка. Внезапная волна гнева и взаимного поражения.

— Я не твоя собственность, Рэй. Мы договорились.

— Что это значит? Я и не говорил, что ты моя собственность.

— Еще как сказал, — отвечает она и пропадает. Только когда дверь захлопывается, он проводит связь. Пальто. Пуговицы. Дующий ветер. «Заботься о себе. Ты принадлежишь мне».

ДОРОТИ ЕДЕТ ПО БИРЧ НА ЗАПАД, под рыжими кленами. Рэй не следит за задними фарами, не смотрит, где она повернет. Это оскорбление для них обоих. Она слишком умна, чтобы не проехать сперва мимо аудитории. К тому же: он уже стоял у окна в прошлые вечера, уже следил за фарами. Все делал, все отчаянное и отвратительное. Проверял неизвестные номера в счетах за телефон. Обшаривал карманы ее одежды с прошлого вечера. Перерывал сумочку в поисках записок. Записок нет. Только судебные доказательства его стыда, от А до Я.