Верховная жрица
Шрифт:
– Это уж слишком, – заключил Римо. Но что он мог поделать? Пришлось следовать дальше на своих двоих.
Опустив головы и прищурившись, чтобы глаза не захлестывало водой, они час с лишним шлепали под непрерывным ливнем по лужам на плато. Гром все еще гремел. К счастью, молнии полыхали где-то далеко на севере.
– Неужели этот дождь никогда не кончится? – проворчал Римо.
Водитель пожал плечами.
– У нас есть такая поговорка: «Люди говорят, что время проходит, а время утверждает, что проходит человеческая жизнь».
Внезапно дождь
Неустанно двигаясь вперед, Римо усилием воли повышал температуру своего тела. В скором времени от него повалил пар, а еще через двадцать минут ходьбы одежда на нем совершенно высохла.
– Тумо. Хорошо, – одобрительно сказал тибетец.
– Тумо? Что это такое?
– Тумо пользуются ламы, согревая тело. Ты умный американец.
– Неплохо для белоглазого, правда?
– Что ты говоришь? Ты не белоглазый.
– То есть?
– Белые глаза – серые или голубые. Твои глаза хороший цвет. Карие.
– Видно, подмешали чужой крови, – растерянно пробормотал Римо.
Где-то уже за полночь они добрались до перевала и увидели под собой долину. В долине располагался город. Кое-где на крышах каменных домов почему-то стояли люди.
Их черные силуэты отчетливо вырисовывались в свете сверкающих молний. Надвигалась гроза.
– Почему эти люди не уходят с крыш, там ведь опасно? – спросил Уильямс.
– Китайцы не разрешают им уйти.
– Не разрешают уйти?
– Да. Так китайцы наказывают тибетцы. Если в них попадет молния, они будут умирать. Если не попадет молния, значит, будут оставаться живы.
Раскаты грома все приближались.
– А если они самовольно уйдут? – не отставал Римо.
– Весь семья будут убивать перед их глазами, – печально ответил тибетец. – А кто будет отказаться, получит счет за пули, когда расстреляют его семью. Это китайский обычай.
– Похоже, пора вводить новые обычаи, – покачал головой Римо, начиная спуск.
Глава 22
В священной летописи отмечено, что, когда китайские угнетатели захватили бунджи-ламу, Агнец Света, не сопротивляясь, позволила отвезти себя на воздушном корабле в тюрьму Драпчи в Лхасе.
В Лхасу взяли не всех, только бунджи и ее ближайшее окружение. Одни говорят, что остальных прогнали прочь в священную землю, правда, другие утверждают, что их разделили на индийцев и тибетцев. И, возвращаясь к себе на родину, индийцы слышали за спиной частые выстрелы, взрывы гранат и отчаянные вопли, после чего воцарилась глубокая тишина и воздух наполнился металлическим привкусом крови.
Но будучи благочестивыми буддистами, они затаили гнев глубоко в своих сердцах и продолжили обратный путь.
Что произошло на самом деле, так и осталось тайной. В летописи только упоминается, что бунджи-лама прибыла в Лхасу на крыльях китайского воздушного корабля, и никто из тибетцев, трудившихся на
Едва окинув взглядом свою камеру, Скуирелли Чикейн воскликнула:
– Вы что, шутите? – Она повернулась и встала на цыпочки, надеясь оказаться выше китайских солдат. – Если вы не предоставите мне более приличного помещения, об этом узнает Первая леди. И не надейтесь, что она ничего не узнает.
– Это лучшая камера в тюрьме Драпчи.
Актриса вновь осмотрелась по сторонам. Это просто настоящий каменный мешок. Гладкие стены, кое-где подкапывает вода, пол застлан песком. Нет даже соломы! Ни крана с водой, ни отхожего места.
– Какое вы имеете право заключать в такое место бунджи-ламу, да еще самого святого бунджи-ламу, который когда-либо ступал на эту землю?
Солдаты переглянулись. С непроницаемыми лицами, не говоря ни слова, они грубо втолкнули Скуирелли Чикейн в камеру, захлопнули решетчатую железную дверь и заперли на ключ. Ключ поворачивался так туго, что для этого понадобились усилия двух ворчливых тюремщиков.
После их ухода Скуирелли глубоко вздохнула и позвала:
– Кула? Ты слышишь меня?
– Я в камере.
– И я тоже в камере, – прогудел Лобсанг. – Здесь холодно.
– Послушайте, мы должны бежать.
– Бежать? – пробурчал Кула. – Вы же сами настаивали, бунджи, чтобы мы подчинились этим китайским демонам.
– И мы подчинились, о'кей. Теперь начинается второе действие. Но мне не нравятся декорации. Что это за ведро? Фу! Как оно воняет!
– Бунджи еще повезло, что у нее есть ведро, – жалобно произнес Лобсанг. – Мне вот придется ходить в песок, а потом на нем же спать.
– Держитесь! Нам надо удрать из этого каменного киоска!
– Но как, бунджи?
– Ты же у нас здоровенный детина. Кула. Неужели не придумаешь, как выбраться отсюда?
– Конечно, все возможно, – согласился монгол, – если будет на то соизволение судьбы.
Скуирелли тотчас заговорила победоносным тоном южной красавицы:
– Ты можешь сделать это, Кула! Я знаю, можешь. Слушай, устрой наш побег, и ты станешь кинозвездой в нашем фильме. Конечно, ты мужчина что надо, но самого себя ты играть не будешь. В твоей игре есть что-то деревянное. Тут, вероятно, лучше всего подошел бы Ричард Гир, но ему придется поднатужиться, показать все, на что он способен.
– Я не понимаю, о чем вы, о Будда Ниспосланный! Чего вы хотите от меня?
– Устрой наш побег, пожалуйста. Бунджи благословит тебя тысячу раз, если тебе это удастся.
Огромный монгол попытался вышибить своими могучими плечами кованую железную дверь. Она дрогнула. И не только она – затрясся весь угол тюрьмы. И все же дверь устояла.
– Простите меня, бунджи, я не смог выполнить вашу просьбу.
– Так было суждено судьбой, – заключил Лобсанг.
– Не беспокойтесь, – сказала Скуирелли. – У меня есть запасной план. При первой же возможности я позвоню первой леди. Она нажмет на все кнопки и вызволит нас отсюда.