Верная Рука
Шрифт:
— Хотелось бы знать, кто это. Будь добр, покажи!
— Тотчас! Эту радость я с удовольствием доставлю тебе и Шако Матто.
Я шепнул несколько слов Дику Хаммердалу на ухо, и он, улыбнувшись, поднялся и ушел. Все, даже Виннету, хотя он и старался не показывать этого, ждали с напряжением, кого приведет Дик. Через некоторое время он вернулся, ведя за собой нашего осэджа.
— Уфф! — воскликнул Шако Матто.
— Тысяча чертей! — воскликнул Уоббл. — Это ведь…
Он посчитал лучше остановиться на середине фразы. Я показал знаком Хаммердалу, чтобы тот увел обратно пленника,
— Ну, как? Ты по-прежнему уверен, что осэджи прискачут?
— Черт тебя побери! — последовал грубый ответ.
— Уфф! — вставил тут Шако Матто. — Олд Уоббл забыл о найини.
— Да, конечно, — откликнулся тот. — Я уже упомянул, что у нас есть еще один козырь, который ты не сможешь побить, каким бы хитроумным себя ни считал!
— И на который я все же хотел бы взглянуть.
— Пожалуйста. Ты, наверное, с удовольствием вспомнишь Льяно, где ты имел честь…
— …быть обокраденным тобой, — продолжил я.
— Совершенно верно. Но я хотел сказать о другом, — засмеялся старик. — Там был один молодой найини-команч. Как его звали?
— Апаначка, — ответил я, делая вид ничего не подозревающего человека.
— Да, Апаначка! Тебе ведь он очень нравился, не так ли?
— Да.
— Ты любишь хвастаться своим добрым сердцем. Я думаю, ты не изменил своего отношения к нему?
— Напротив, я полюбил его еще больше!
Он говорил высокомерным тоном, потому что был уверен в себе. На этот тон перешел и я, потому что я заметил, что Апаначка прекрасно справляется с той ролью, которую я для него предназначил. Вождь найини стоял в кустах на том месте, куда ушел Хаммердал, которого, по всей видимости, Апаначка оставил у наших лошадей. Он, наверное, сам догадался, что я готовлю сюрприз, и, не дожидаясь того, что я позову его, подобрался к нам. Я посмотрел на Виннету и понял, что его-то зоркие глаза уже заметили команча.
— Еще больше? — переспросил меня Уоббл. — Ты, наверное, хочешь этим сказать, что готов для своего друга и брата на любую жертву?
— Конечно. Я никогда не оставлю его в опасности, даже если из-за этого мне пришлось бы рискнуть своей жизнью.
— Прекрасно! Тогда я тебе, кстати, могу сообщить, что он находится в большой опасности.
— Неужели?
— Да.
— И в чем эта опасность?
— Он в плену у осэджей.
— Я так не думаю.
Олд Уоббл наблюдал за мной в надежде заметить ужас на моем лице. Когда же я так быстро и равнодушно ответил, он принялся меня убеждать:
— Ты думаешь, я тебя обманываю, но это правда, это на самом деле так!
— Чепуха.
— Спроси у осэджа, которого поймал вчера Виннету. Он принес нам весть, которая нас обрадовала настолько же, насколько должна огорчить вас.
— Тем не менее это ложь, он не в плену!
— Я клянусь тебе сто раз!
— Клятвы Олд Уоббла не значат для меня ничего. Итак, это и есть твой козырь?
— Конечно!
— Теперь я догадался, чего ты хочешь. Ты полагаешь, что мы обменяем вас на Апаначку?
— Посмотри-ка, каким умным ты стал, когда тебя ткнули носом именно туда, куда нужно. Ты угадал.
— Мне
— Что за место?
— Кусты справа от тебя. Будь добр, ткни свой нос туда!
Он повернул голову в указанную сторону. Апаначка слышал каждое наше слово, он раздвинул ветки в стороны и выступил вперед. Если прямо перед ними ударила бы молния, Шако Матто и Олд Уоббл пришли бы в меньший ужас, чем теперь, когда появился вождь команчей.
— Ну? — спросил я. — У кого больший козырь?
Никто не ответил. Тут раздался голос того, кто говорил лишь тогда, когда к нему обращался его закадычный друг Дик Хаммердал, а именно голос долговязого Пита Холберса:
— Эй, вот так потеха! Никто не будет обмениваться. Олд Уоббл проиграл!
Старик так скрипнул зубами, что это услышали все, грубо выругался и закричал мне, задыхаясь от ярости:
— Будь ты проклят, подлый пес! Все черти ада служат тебе, потому что ты продал им свою душу, иначе тебе не удалось бы все это подстроить! Я ненавижу тебя такой ненавистью, какую не чувствовал еще ни один человек в мире, слышишь ты, немец проклятый!
— А мне тебя искренне жаль, — ответил я спокойно. — Я знал многих, достойных сожаления людей, но о тебе я сожалею более всех. Ты даже представить себе не можешь, как велико сострадание, которое ты вызываешь. Пускай Бог когда-нибудь почувствует хоть малую часть той жалости, которую я испытываю к тебе сейчас! Это мой ответ на твои проклятия, потому что проклятия из твоих уст каждому, к кому они обращены, должны обратиться в благословение и принести счастье! А теперь я больше не хочу с тобой разговаривать. Ты слишком жалок, на тебя больно смотреть. Убирайся с глаз долой на все четыре стороны!
Я подошел к нему, разрезал веревки, которыми он был связан, и отвернулся. Я думал, он быстро вскочит и кинется прочь. Однако я услышал, как он медленно поднялся, а затем, почувствовал на плече его руку. Он произнес насмешливо:
— Значит, тебе больно на меня смотреть? Поэтому ты меня отпускаешь? Только не воображай, что ты морально выше меня! Если Бог действительно есть, то я в его глазах не ниже тебя! Он создал меня и тебя, и в том, что я в этом мире занимаю не то место, какое занимаешь ты, а другое, виноват не я, а он! К нему обращай свое негодование, а не ко мне. И если есть вечная жизнь и есть высший суд, то тогда не Бог мне, отягощенному так называемыми ошибками и грехами, а я ему вынесу окончательный приговор! Ты увидишь, что вся твоя кротость и набожность не стоит и выеденного яйца.
В сущности, тобой самим движет не что иное, как сознание, что все равно нет добрых и злых людей, потому что во всем виноват один Бог, изобретатель всех грехов. Ну, счастливо тебе, рыцарь любви и милосердия! Сегодня я остался очень доволен тобой и твоими нелепостями. Но не думай, что при встрече с тобой я буду разговаривать не пулями, а как-нибудь иначе. Здесь, в прерии, нам двоим тесно, один из нас должен уйти. Я знаю, что ты очень боишься крови, так я вскрою тебе вены. Это, кстати относится и к остальным. Счастливо оставаться! Вы скоро услышите обо мне.