Верни мне мои легионы!
Шрифт:
Крик услышал не только Кэлий.
— Что там еще такое? — пробормотал один из легионеров, невольно потянувшись к рукояти гладиуса.
Что-то прорезало воздух. Не просто «что-то» — в воздухе словно поднялся шквал, и Кэлию на миг показалось, что крик всполошил птичью стаю… Может, кричала как раз птица… Но это заблуждение длилось лишь краткий миг, а потом Кэлий с ужасом понял, чтолетит к легионерам. Понял и то, что его и всех римлян предали.
Копья взлетали по дуге, некоторые сталкивались в воздухе
Как и его товарищи, Калд Кэлий маршировал, забросив щит за спину: шагать с большим, тяжелым щитом на руке было трудно и неудобно. Щиты предназначались для боя, не для маршей. Поэтому, когда в легионеров полетели копья, прикрытия у римлян не оказалось.
Первое копье вонзилось в землю в локте перед ногой Калда и, застряв, задрожало. Другое пронзило бедро легионера слева от Кэлия. Пару мгновений несчастный растерянно таращился на торчащее древко и на свою кровь, скорее в изумлении, чем в испуге. Потом, когда с осознанием случившегося пришла боль, взвыл, схватился за древко и упал.
Другому воину, третьему в ряду справа от Калда, копье пробило горло: раненый издавал странные, булькающие звуки, изо рта у него лилась кровь. Потом глаза его закатились, и он свалился с тропы в болотную жижу. В некотором роде ему повезло: он погиб почти мгновенно, без особых мучений. Многим грозила куда худшая участь.
Лучше бы Кэлию вообще об этом не думать! Сколько еще ужасов предстоит ему увидеть до конца дня?
«И как для меня закончится этот день?» — со страхом гадал он.
Кэлий обернулся, чтобы посмотреть, что происходит с остальными.
Дело обстояло хуже, чем могло привидеться в самом кошмарном сне.
Туча копий буквально искрошила голову колонны. Десятки — нет, сотни, если не тысячи легионеров лежали на земле. Некоторых уже забрала милосердная смерть, но большинство корчились и вопили от боли. Их крики и стоны возносились к тусклому, безразличному небу.
От ужаса Кэлию захотелось заткнуть уши.
Слева от колонны раздались еще более громкие крики, но в них звучали не боль и испуг, а ярость и торжество. Германцы поняли: их затея увенчалась полным успехом. Они не могли этого не понять; хоть они и были варварами, но далеко не тупыми варварами, что нынче блестяще доказали.
Спустя мгновение они доказали это снова. Сооруженные заранее лестницы помогли германцам быстро перебраться через вал, за которым они скрывались, и устремиться на легионеров. Даже молнии Юпитера не могли бы нанести римлянам такого урона, как смертоносные копья.
— К бою! — взревел Калд Кэлий, сбросив с плеч ранец и выхватив меч. — Мы должны драться, иначе нас перережут, как овец. Развернуться! Построиться в боевой порядок!
Не он один пытался выкрикивать подобные приказы сквозь вопли и стоны раненых воинов. Здесь и там римляне делали все, что могли, чтобы этим командам следовать, но сотни раненых не только деморализовали легионеров,
И Калд Кэлий выяснил — очень быстро, но все равно слишком поздно, — что развертываться римлянам все равно негде. По правую сторону от дороги лежала топь, где ноги вязли в липкой жиже. По левую сторону земля была потверже, но резко шла на подъем, к гребню холмистой гряды, откуда и прилетели копья. А теперь из-за гряды валили вопящие германцы.
Кэлий оказался среди немногих легионеров, еще не получивших ни царапины, но ему уже было ясно, что легионы разгромлены. Это увидел бы и слепой. Варвары намеревались прикончить каждого римлянина, который им попадется. Некоторые легионеры в поисках спасения, хлюпая, углублялись в болото. Возможно, Кэлий поступил бы так же, но сознавал, что это безнадежно. А раз так…
— Вперед! — крикнул он. — Эти сукины сыны дорого заплатят за наши шкуры!
Если германцы убьют его в бою, все закончится быстро. Именно это и требовалось Кэлию: не стать жертвой жестоких варварских забав, которые обязательно последуют за сражением.
Что-то твердое ударило его в висок. Камень? Древко копья? Клинок?
Этого Кэлий так и не узнал: ослепительная вспышка — и свет перед его глазами померк. Легионер рухнул в грязь, слабо дернулся и потерял сознание…
Квинтилий Вар обсуждал с Аристоклом по-гречески «Пир» Платона: это помогало убить время и отвлекало от созерцания унылого, нагонявшего тоску германского пейзажа.
— Интересно, как выглядела бы постановка «Пира» на сцене? — спросил Вар.
— Но ведь это не пьеса! — Аристокл, похоже, был потрясен. — Это диалог!
Грек надулся и ощетинился: в его представлении всему имелось свое место, и любые покушения на устоявшийся порядок возмущали его.
— Но это могло бы стать пьесой, — настаивал Вар. — Образы Аристофана и Алкивиада — просто готовые роли, не говоря уж о самом Сократе. Можно было бы…
Неожиданно он осекся и перешел на латынь.
— Во имя богов, что там такое?
Аристокл смертельно побледнел.
— Ничего хорошего, — ответил он.
Вар молча кивнул. Они ехали прямо перед обозом, посреди длинной, растянувшейся по узкой дороге колонны римлян. И тут впереди, от головы колонны, донеслись крики, вопли и завывания. Такие звуки можно услышать на бойне, на чудовищно громадной бойне.
Вар не желал поверить в случившееся еще минут пять, а то и десять, пока к нему не подбежал окровавленный легионер с отчаянным криком:
— Нам конец!
— В чем дело? — грозно вопросил Вар.
Он боялся, что уже знает ответ, но до последнего цеплялся за неведение. Порой, особенно если речь идет об измене, правда ранит слишком больно, и человек невольно оттягивает миг, когда придется ее принять.
Но раненый римлянин не оставил наместнику надежды.
— Германцы! — выкрикнул он. — Там миллион германцев, командир. Они истребляют нас!