Вернись в завтра
Шрифт:
— Да хто про то доподлинно ведает? Сказывала, будто люб ей был на то времечко. Да что с ней взять? Навовсе молодая она была та Настенька. Юная и уж шибко пригожая. Робели перед ней даже самые смелые парни. Она со всех, словно небесная роза в человечьем саду жила. Ни с кем не гуляла, никого не замечала и не видела. Я робел пред ней. Ну хто пред той девкой был, поганый ссыльник. Потому молчал мой языку. Вот так и ходили все вкруг да около Насти. Я, понятное дело, ни на што не надеялся и страдал молча, в стороне. А тут Купала наступил. И собралися все деревенские на речке. Водой друг друга обливают, смывают все хвори и беды, здоровья желают, удач, счастья и достатка в домах. Все с молитвой, песнями, чинно. Конечно и молодые рядом. Одни через костры сигают парами, взявшись за руки. Бесов с себя сгоняют, всякие хвори и сглаз, привороты и неудачи в огне костров палют. Там верили, коль парень с девицей, взявшись за руки, пересигнули костер, то и в жизни все тяжкое одолеют, жить станут дружно и хорошо. Ну, а девки плели венки из цветов, кидали их в реку. Иные на те венки свечи ставили и отпускали в воду. Желанья всякие загадывали, коль поплывет венок по реке ровнехонько, жить с милым долго и светло. Но а если потонет венок, готовься к погибели. До следущей Купалы уж не дожить. Ворожили в тот день в каждом доме. Оно и понятно, люд при тяжкой жизни любит сказку, с ей беду легше пережить. Все верили, что завтра жить светлей будет. Так-то вот и я к реке пришел. Вздумал серед люду свою душу отогреть. Мине, понятное дело, враз водой облили. С макушки до пяток мокрей рыбы сделалси. Все вкруг хохочут, радуются, поют и пляшут. Я тож в стороне не остался и в общий хоровод встал. Настеньку враз узрел. Она в тот год впервой на Купалу к реке появилась. Опрежь не приходила. Я, как увидал ее, все внутри, ровно костром, опалило. Ну, до чего хороша девка, глаз не отвесть. Сущая лебедушка. Я супротив ней, как индюх щипаный, на себя аж смотреть гадко сделалось. А Настенька узрела меня, встала рядом в хороводе и взяла за руку. Я сибе не поверил, подумал, что сплю и сон вижу. А девка смеется о бок, поет, пляшет. Тут же сердце заходится. Сам в жисть не насмелился б подойти к ней. Ну, вот так-то пляшем, да вдруг парни с девками а громадный кострище запалили и давай скрозь огонь прыгать парно. Тут и до нас черед дошел. Я и затормозился. Куда с моим суконным рылом на Настю рассчитывать? А девица поворотилась ко мне, протянула руку и сказывает:
— Ну, что, Василек мой ненаглядный, решишься ли со мной через костер прыгнуть? Иль другую на сердце держишь?
— Я мигом схватил ее руку, разбежались пред костром, не приметили, что сбоку нас здоровенный парень, Митькой прозывался, тоже сигать приготовился. Так то и встрелся я с ним лоб в лоб над огнем, в самом пекле. Мое счастье, что успел Настину руку выпустить, и девка выскочила с огня, не обгорев и не запалившись. Зато на мне, что на курчонке, все огнем взялось. Ну я кой-как выскочил и мигом в речку кинулся. Когда с воды вылез, глядь, Настя на берегу дожидается. В глазах тревога, голос дрожит, и спрашивает:
— Все ли обошлось иль к бабке бежать надо, чтоб подсобила?
— Там знахарки имелись сильные. Ну да я отказался. Большой беды не приключилось. Токмо рубаха на плечах малость обгорела. Слава Богу Настя не пострадала. Зато Митька весь запалился. Ну, бабки его мигом увели. Белком яйца всего смазали и на другой день забыл, что с им приключилося. Только на лбу агромадная шишка сверкала синим фонарем. Уж так мы с им над костром встрелись, — рассмеялся дед.
— Понятное дело, што я за Настю испужался. А она — душа моя, за меня беспокоилась. Всего оглядела и сказывает:
— Как жалко, что не будем идти по жизни об руку, кто-то встрянет и разлучит нас. А жалко. Я тебя в соколы к себе облюбовала, да не судьба нам быть вместе.
— Я давай успокаивать, уговаривать девицу, а она слезами обливается. Понял, что любит меня корявого. Стал целовать ее, просил согласья стать невестою, а по осени обвенчаться и быть моей женой. Настенька не враз сказала свое слово. Но пообещала поговорить с родителями, дескать, как они на то глянут. Но с того дня стали мы встречаться с ней. Не часто доводилось свидеться. Девка в доме родителей хорошей помощницей жила, без делов не сидела. А коль минута свободная выдавалась, вязала иль вышивала, шила одежу на младших детей. Рукодельница была отменная, всей деревне на зависть. Ее к жизни с малу готовили, от того сваты к ней со всей округи шли. Кажный выходной к их воротам люди приходили и подъезжали. Но отказывала всем Настенька. И как понял, меня своей судьбой выбрала, — завздыхал дед.
— Ну, че ж ты ее прохлопал? — возмутилась Тоня громко.
— Не моя вина в том…
— А кто помешал?
— Родитель ее не согласный был на меня. Заупрямился, как конь на дыбы встал и воспретил Настеньке видеться со мной. О замужестве за меня и думать не посмей. Обещался вожжами выпороть и следил за всяким дочкиным шагом, — сопнул Петрович.
— Ну, а ты чего молчал? Иль не мог потолковать с родителем? — не выдержала Тонька.
— Пытался.
— И что?
— Ен враз в крик и на меня с кулаками стал прыгать. Мол, куда ты, старая чума к моей дочке ластишься? Гля на себя! С твоим суконным рылом токмо ведмедиц сблазнять! Тибе даже деревенские старухи пужаются. Не моги порочить Настю, не подходи к ей, иначе ноги обломаю ненароком. Не мечтай, что в семью нашу вотрешься. Ты хто есть? Босяк и нищета! У тебя даже свово угла нет! Куда ты Настю поведешь? На чужой двор? Иль она худче всех, что старому, бездомному кобелю должна женой сделаться? Не дозволю мою семью срамить! Пошел вон, пес облезлый, и забудь про нас! — повелел никогда не подходить к Насте.
— Во, козел гоноровый! Неужель ты ему не вломил за все? — спросила Тонька.
— Сдержался. Он все верно бренчал. Ить не имел я ни кола, ни двора, ни свово угла. Да и Настя много младше. Это уж как есть. А слово отца в той семье почиталось всего боле. Его не приступали. И понял я, не видать мне девки как своих ушей. Загоревал, затосковал до немочи. А тут аккурат гроза разразилась. Ударила молния в дом, где Настина семья жила. Все домашние на покосе были. Это далеко от Сосновки, верстах в трех, пока их пробегишь. А и не токмо та семья, все деревенские на луга повыходили с косами и граблями. Некому было спасать избу. Она лучиной сгорела в одночасье, вместе с курами и свиньями. Окромя людей лишь корова с телком живыми остались. А боле ничего. Вовсе нищими поделала их гроза. Ведь в чем были, в том осталися, — вздохнул дед тяжко и, откашлявшись, продолжил:
— Воротилась семья с покоса ужо к пепелищу, на ем и уголья остыли. Родитель как глянул, онемел с горя, паралич разбил мужука. Детва к мамке прилепилась, все в голос воют, не ведают, как дале жить. Самим головы прислонить некуда, скотину и ту негде привязать. Вот тут и объявился председатель сельсовета. К себе уговорил пойти. А сам вокруг Насти кружит. В глаза ей заглядывает. Той деваться некуда. Ради своих согласилася и пошла следом за тем плешатым ежиком. Он старей меня на пять лет был. Да дело не в годах. Мать дочку уломала:
— Соглашайся глупая, покуда берет. Не гляди, что старый. Ить не голь перекатная как вся деревня. Все ж и начальстве ходит, сам с себя культурный, грамотный, не сморкается в кулак, одет по-городскому, всегда чистый и дом свой имеет, самый большой в Сосновке. Заживем как люди у него под боком. А и отца пощади, подумай об нем…
— Так-то и уломала дочку вскорости.
Старик умолк на время, по щеке непрошенная слеза скатилась:
— Видел я как вошли они в дом Алексея Фомича.? Настенька земли под ногами не видела, шатало ее со; стороны в сторону. С одного горя в другое, как в петлю головой сунулась. Ничего не соображала, шла что во сне. Ради семьи на все пошла. Все деревенские ее жалели, а где другой выход? Так-то и стала в одночасье женой председателя сельсовета, — усмехнулся горько.
— Ну, зря не брехну, не забижал он Настю. Записался с ней честь по чести, но свадьбу не делал. Видать, постыдился, в таком возрасте в женихах сидеть. Ну да не в том суть. Навроде дружно оне дышали, а через год разделилися. Дали семье новый дом, какой я с деревенскими мужуками поставил. И все окромя Насти ушли в ево. Даже родителя знахарки на ноги поставили. Вот только хромать остался и заикался. Ну, а Настя, когда увидеться доводилось, голову опускала. Ежли видел ее глаза, смотреть в их стало больно. Ушла с них жизнь, смеяться отвыкла, как льдинки в лице, все слезились. Сама душа в них рыдала. То не с добра, об чем сказать боялася. Узрел я вмиг, что живет она с нелюбимым без радостев. И так больно за бабу сделалось. Розой она была. А в единый год завяла. Время шло, я понемногу свыкся со своей неудачей, перестало скрести на душе. А тут вертался с тайги серед дня, глядь, Настя с луга идет с полным подойником молока, корову ходила доить в стаде. Взял я у ней подойник с рук, подмочь решился и спрашиваю, как ей нынче можется? Она белугой заревела и ответила:
— Краше было б мне вместе с домом в пожаре сгореть, чем так бедовать. Утопил меня мужик в попреках и унижениях. Корит, что голозадую взял. А разве я ему набивалась иль на шею висла? Ведь не любила, не хотела к нему, да лихо заставило. Сколько времени живем, а дите от него никак не понесу.
— Ну, подмог бы! — нашлась Тонька мигом.
— Так оно и приключилось. Обнял я ее, прижал к себе, назвал голубкою своей белокрылой, ясным солнышком, счастьем единственным, судьбою и жизнью своей. Настя, услышав такое, к груди припала и созналася, что я ей пошти кажную ночь во сне вижусь и говорю как нынче слова ласковые. Стала прощенья у меня просить, и не заметили, как свернули с дороги и подошли к ракитнику. Там я Настеньку всю как есть обласкал. Она с радостью отдалась мне, ни на миг не раздумывала. А уж и я расстарался, всего себя в нее вложил. И понял я, что не сумел тот Фомич разбудить в ней женщину. Со мной она проснулась, кричала, стонала, смеялась от счастья бабьего. Так то вот и понесла она от меня в тот день. Нихто в деревне не ведал про то, что мы с Настей того мальчонку зачали. Настенька вскоре сказалась мне, что дите будет. Ну я уговорил ее свидеться в роще и закрепил свое семя. Алексей Фомич в ту ночь в районе, в отлучке был. Так мы до рассвета с Настей любились. Ночь минутой показалася. Мы и не думали, что напоследок расстаемся. Боле не довелось нам близко быть. Так уж приключилось, свез Фомич свою жену в район к родителям, чтоб там она жила под присмотром врачей. И всей деревне объявил, что ждет наследника. Я конешно молчал. Ждал, как дальше жизнь сложится. Оно недолго время протянулося и родила женщина сына. Уж как хотелось мне глянуть на свою кровинку, но никак не везло. Фомич не хотел привозить его в деревню. Решил, чтоб тот в культуре рос, при хороших условиях и воспитании. Даже Настиным родителям не решился показать. Только через год допустили бабку с дедом поглядеть внука. Они и навестили. А когда воротились, отец Насти враз ко мне в пристройку закатился и фотографии малыша на стол выложил. Я как глянул, ну, словно в зеркале себя увидел. А старик сдавил кулаки и вопрошает: