Вернись в завтра
Шрифт:
— Во как припекло! — удивился человек.
— Я увидела себя со стороны, когда деревенские пришли на похороны матери. Ведь и я была такою же! Потому не могу обижаться на деревенских. Их насмешки и брань заслужила. Очень прошу всех вас, простите мать и меня! Если б можно воротить время, мы жили б совсем по-другому. Но слишком поздно я проснулась и спохватилась. Не серчай, что нарушила твое слово и ушла из деревни. Когда пройдет время, ты меня простишь и поймешь… Мы больше не увидимся на этой земле. Но я буду молиться за всех вас Богу! Прощайте и простите! Навсегда ваша: Катерина.
— А ить на энто еще решиться надобно! — похвалил дочь Петрович и увидел вернувшуюся с работы Тоньку:
— Завтра Мишка придет! Звонил мне. Говорит, что появится с важным, конкретным разговором, просил, чтоб никуда не уходила, чтоб подождала б его, потому что он не хочет откладывать тот разговор!
— И как мыслишь, с чем появится тот отморозок? — усмехался Петрович.
— В мужики станет предлагаться!
— Муж с ево! Как с зайца сокол.
— Ну, почему? Он нормальный человек!
— Все придурки с виду добрые, а копни внутри, сплошное говно. Хотя, тебе видней, я того мужука мало знаю. Думай сама, — впервые не решился сказать последнее слово.
В этот вечер у Дарьи было весело. Никто никуда не спешил, и разговоры шли легкие. Андрей Петрович ни на шаг не отходил от Розы, подшучивал над Петровичем. И только Федька сидел в тени тихий, старался не привлекать к себе ничье внимание, следил за Тонькой и Колькой. Мальчишка носился по дому, смеялся, засыпал всех вопросами:
— Мам! А тетька Роза тоже теперь совсем своя, наша? Она не убегит никуда?
— Не уедет!
— Значит, дед Андрей тоже бабным стал? — спросил звонко, заметив, как Михайлович не выпускает из своей руку Розы.
Все за столом громко рассмеялись.
— Иди ко мне! — позвал Кольку на руки Михалыч. Пацан оббежал стол, нашел Федьку, вскарабкался к нему и сказал гордо:
— А я здесь хочу! У совсем своего!
…На другой день, едва Тонька вернулась с работы, к дому подкатила черная «Ауди». Из нее вышли двое незнакомых людей, с ними Мишка. Он уверенно подвел своих ребят к крыльцу и сказал Тоне, открывшей двери:
— Знакомься, мои друзья!
Женщина даже растерялась. Парни были одеты в одинаково строгие черные костюмы, какие надевают лишь в особых, торжественных случаях; оглядев притихшего деда и растерявшегося Кольку, Мишка сказал:
— Тоня! Я приехал просить твое согласие стать моей женой! — подал ей букет цветов.
— Дедунь, как ты? — дрогнул голос бабы.
— Тебе жить, сама решай! — закашлялся Петрович.
— Коля! Ты будешь Мишу звать папой? — глянула на сына.
— Чего? Зачем мне чужой дяхон? Не хочу его! У меня свой папка! — бросился во двор, перебежал дорогу и, подскочив к Федьке, копавшемуся в машине, схватил за руку:
— Пошли скорее! — потянул за собой.
— Куда? Зачем? Подожди, дай умыться!
— Потом! Быстрей! — затащил в дом и, поставив посередине зала, сказал срывающимся голосом:
— Вот мой папка! Совсем свой! Не хочу чужого! — обнял Федьку за пояс.
Взрослые люди стояли, онемев от неожиданности.
— Коля! Ты как посмел? — нахмурилась Тонька.
— Чего серчаешь? Он хочь малец, но самый главный в доме! Ему видней! — встрял Петрович.
— Ты что? Мужик ее? — опомнился Мишка, повернувшись к Федьке.
— Ну, да, — ответил тот растеряно.
— Вломи ей чертей, чтоб хвостом не крутила, стерва! — пошел к двери не оглядываясь.
— Ну почему ты помнишь мертвого, а меня живого не любишь? — обхватил Колька Федьку. Человек поднял мальчишку под самый потолок:
— Люблю, сынок! Еще как люблю! И тебя! И мамку! И деда! — смотрел в глаза мальчишки и впервые увидел, как он похож на того, родного, потерянного и найденного заново…