Вернись в завтра
Шрифт:
— Ты о чем? — не поняла баба.
— Кого на кухню и лоджию определить собрался, уж ни Кольку ли?
— Мы о том пока не говорили.
— Тоня! Одумайся! Не нравится Колюньке тот мужик и видно не случайно. Присмотрись, не спеши. Я ни о себе пекусь, но так не хочется, чтоб Кольку какой-то хмырь обижал. Ведь малец и так-то радости мало знал.
— Федь, неужель думаешь, что я сына дам в обиду? Да никогда! А вот за беспокойство о нем, тебе спасибо!
— Привык я к нему. Не поверишь, порой мне его даже не хватает. Теплый он, как будто свой, родной. Иногда бывает как скажет, словно мой воскрес. Даю конфету иль печенюшку, он обязательно пополам разделит меж нами. Заснули с ним на диване, он за шею обнял. И так тепло стало на сердце. Он один не упрекнул Колымой, не назвал корявым. И любит меня вот такого какой есть. Единственный во всем свете считает меня самым лучшим, а за что я и сам не знаю. Мне кажется, что никто в жизни не любил меня как он. Порою, только пойми верно, думаю, что родной сын не любил так как твой Колюнька.
— Знаю, Федя, — отозвалась Тонька тихим эхом, на глаза навернулись слезы.
— Где он? — спохватился Федор.
— Спит. Уложила пораньше. Утром так не хочет вставать в школу. Занятия начинаются рано, а идти далеко.
— Давай я его отвозить буду утром.
— Не надо, сплетни пойдут. Зачем нам лишние разговоры?
— Плевать на них!
— А если до Миши дойдут? Я не хочу!
Федька сразу помрачнел.
— Хочу тебе одну историю рассказать. Это самая настоящая быль, что на Колыме своими глазами видел. Там один начальник зоны завел у себя гусей. Их прокормить не мудро и особого ухода не требуют, к тому же жил он за городом, на отшибе, а совсем рядом озеро, небольшое, но чистое и рыба в нем водилась. Ну, так-то гуси уже потомство вырастили, десятка два гусят. Они уже подросли, а тут по осени перелет начался. Хозяин ничего о нем не знал, а дикие гуси, пролетая над озером, заметили тех домашних, сделали круг над водой и опустились, подплыли к домашним птицам. Долго они кружили вкруг друг друга, все о чем-то гоготали. Те перелетные уже и вовсе шеями стали тереться о домашних, перышки им разглаживать и перебирать, гусыни не против, гогочут так тихо, мягко. Вроде как согласье дали чужакам. Особо одна, самая красивая, белая, как снег, все принимала любовь перелетного, а он вожаком каравана был и позвал за собою домашнюю гусыню. Видно поклялся ей в вечной верности. Она поверила. А когда косяк поднялся в небо, с ним та гусыня, все перелетные вытянулись в свой строй, эта посчитала себя особой и пристроилась сбоку вожака. Вот тут и накинулся на нее весь косяк. Заклевали, забили глупую гусыню, погубили на лету, не признали чужую, ведь в караване нет особых, все одинаковы и равны. Гусыня упала вниз, уже умирая, вожак косяка даже не оглянулся. Пока стая была на земле, он, наверное, много красивых слов сказал подруге, но дальше песен не пошло. Не сумел он защитить ее в первой же переделке. И наверно очень скоро забыл. Гусаки часто меняют гусынь и не растят гусят, о подругах не заботятся, знают, на следующем озере найдут новых гусынь. Потому, любить разучились, а может, никогда не умели. Смотри, не окажись той гусыней в чужом караване, где не только сын, сама станешь чужою и лишней, — глянул в глаза бабе.
— Не поняла! Миша мне в любви не объяснялся, а его стаю я не видела и не знаю! — рассмеялась Тонька.
— Не объяснился? А зачем он тогда приходит?
— Может считает, что еще рано.
— Но он уже много раз был здесь!
— Мы с тобой знакомы дольше и ближе, ты тоже не говорил о любви! — осмелела баба.
— Я что? Еще не убедил? — привстал Федька.
— Успокойся! Сядь! Я совсем о другом! — спохватилась женщина.
— Тонька! Не заводи! Не дергай зверя за усы! — присел Федька и продолжил:
— Так вот закончим о гусях. Не случайно теперь хозяева домашних птиц отстреливают без жалости каждую утку или гуся, пытающихся улететь вместе с дикими караванами. Знают, не долетят они до жарких стран. Коротким и больным будет их любовный роман. И обрывают его в самом начале, чтоб никто не мучился…
— Ты это к чему? Уж не хочешь ли меня пристрелить? — рассмеялась баба.
— Тонь! Ты любишь Мишку?
— А черт меня знает! Но если найдется получше, забуду его, как тот вожак гусыню. Я ни по ком не стану плакать. На всех козлов не хватит слез. А в сердце только сын живет. Другому нет в нем места. Ни Мишке, ни тебе, никому. Если и выйду замуж, то за такого, без какого жить не смогу!
— Вон как! Значит, все еще принца ждешь? Эх-х, баба! Опустилась бы на землю грешную, не стоит тебе высоко взлетать. Ненароком сдадут крылья и свернешь шею в падении, а ведь у тебя малец совсем еще птенец и ты ему еще долго будешь нужна живою. Вот ты знаешь, почему я теперь ушел из дома к тебе? — неожиданно спросил Федор.
— Роза приехала, вот и позвал Степановну.
— Тоня! Мой Михалыч любит эту Розу. Я хотел дать им возможность побыть наедине. Ведь о любви не кричат, о ней говорят совсем тихо. Без лишних ушей и глаз. А твои сорвались как отморозки. И, конечно, помешают. А жаль. Люди часто не успевают или опаздывают с этими словами, а потом жалеют всю жизнь о том, — опустил голову человек.
— Любовь не доказывают словами, а только жизнью, в каждом дне. Наговорить можно много красивых слов, но зачастую в душе ничего не находится кроме пустоты и холода, — отозвалась Тоня. И оглядев соседа, добавила:
— Если человек действительно любит, он свое не доказывает грубостью, по животному, он бережет любимого от обид и зла.
— Ну, это смотря по обстоятельствам, кому как дано. Всякому свои способы убеждения отпущены, о них не спорят. Я тебе о другом говорю. Я знаю, ты тоже не любишь Мишку, но принимаешь и можешь за него пойти замуж, чтобы доказать всем вокруг, мне, самой себе, что ты еще нужна и пользуешься спросом, что тебя хотят. Это обычный бабий трюк, далеко не новый. Но финал у него всегда один — горькая расплата и сожаление, не только для тебя…
Глава 8. ГЛАВНЫЙ В СЕМЬЕ
Роза робко постучала в дом Михалыча. Куча чемоданов и сумок топорщились у ворот. Их только что выгрузили из такси. Дарьи не оказалось дома, выходит, не ждала она подругу, а может, ее не успели предупредить? А может, на работе задержалась или засиделась у дочери с внуком. Но как бы там ни было, дольше ждать невмоготу. Очень холодно. А когда вернется Дарья, никому неведомо. Может у дочери остаться на ночь. Та живет в другом конце города.
— Что ж! Коли меня здесь не ждут, пойду туда, где мне рады! Не замерзать же на пороге! Вот черт, совсем отвыкла от холода! Руки, ноги онемели. Нужно пошевелиться, — попрыгала женщина и, перетащив багаж во двор к Михалычу, ждала, пока ей откроют. В окнах этого дома горел свет.
Двери открыл сам Андрей. Увидел Розу. Схватил в охапку и притащил в дом, целуя женщину на ходу, торопливо, пока не опомнилась.
— Андрюш! Зайка! Там во дворе багаж, чемоданы и сумки! Их домой надо внести. А то украдут прохожие! — тут же завопила Роза на весь дом.
— Федя! Федька! Принеси со двора все, что там стоит! — скомандовал Андрей Михайлович. Сын мигом выскочил из дома.
— Ну-ка, раздевайся, лапушка! Давай к камину поближе. Садись сюда, в кресло, — подбросил в топку дрова, на горячих углях они мигом взялись огнем.
— Господи! Какая благодать, я чуть ни околела у Дарьиной двери! Представляешь, ее нет дома! Ты предупредил обо мне?
— Само собою! Да никуда она не денется, твоя Дарья! Или на работе торчит, либо у Петровича. Они всегда в это время чаи гоняют, или у ней, иль у Васи. А ты у меня будь. Я так ждал тебя! — взял руки Розы в свои ладони, грел дыханием, целовал:
— Приехала! Не обманула! Какая радость! Даже не верится, что ты вот она, уже со мной!
— Ты правда рад?
— Я счастлив! Посиди чуть, я накрою на стол.
— Ничего не хочу. Побудь со мной, дай согреться, — придержала женщина человека. Тот присел рядом, смотрел в глаза:
— А ты все такая же, милая моя! Ничуть не изменилась, только зарумянилась от холода. Но я согрею тебя! — накинул ей на плечи плед…
— Как долго я добиралась! Вылет на три часа задержали. А здесь принимать нас не хотели из-за метеоусловий. Ветер мешал. Потом таксиста еле уговорила. Не хотел на окраину впотьмах ехать. А когда увидел, что мне не открыли у Дарьи, спросил: