Вернись в завтра
Шрифт:
— Я ничего ему не говорил!
— Он даже назвал цену всех вещей, какие ты мне подарил. Откуда эта осведомленность? Мало того, ему известно, где мы встречались! Ведь я ему не говорила! Короче, мне все понятно. Нам не о чем говорить и незачем встречаться. Прощай! — хотела выключить телефон и вдруг услышала отчаянное:
— Я все объясню и расскажу…
— Ни к чему, костер погас, тебя некому слушать, тебя никто не ждет. Все прошло и кончилось. Прощай…
Дарья слишком много передумала и пережила за прошедшие годы. Бывало, за нею пытались поволочиться мужики с овощной базы, на нее обращали внимание заготовители из других областей, с нею заговаривали, но женщина отвергала все намеки, не давала повода
Дарья слушала, и горькая обида подкатывала к горлу. Столько лет прожито впустую, даже добрых отношений сохранить не сумели, почему?
— Дарья! Скорей беги на склад к матери! Ей плохо. Мы «скорую» вызвали! — заглянули испуганные грузчики. Женщина бегом бросилась к складу матери. Там двери нараспашку, непривычно много людей суетятся вокруг Ольги. Она лежит на. полу бледная, синие губы плотно сжаты. В глазах боль и страх стынут. Увидев Дарью, попыталась улыбнуться, но не получилось. Новый приступ боли ударил больнее молнии. Ольга дернулась, вытянулась в струну.
— Мама! Мамка, не уходи! Я с тобой! — наклонилась к самому лицу и почувствовала на щеке прохладное дуновенье. Ольга, закрыла глаза… Скорая помощь пришла как всегда с опозданием. Ольга уже умерла.
Ни на похороны, ни на поминки не пришли Никита и дочь. Дарья звонила. Но ей ответили, что нет времени, да и Ольга им совсем чужая.
Дарья долго сидела у могилы, сцепив руки. Все говорила с матерью, советовалась с нею, и многие тогда подумали, что съехала баба с рельсов, помутился у нее разум. Ей предлагали побыть среди людей, убеждали, что так будет легче пережить горе. Но Дарья никого не послушалась и после поминок закрылась в доме одна. А вскоре к ней прилетела Роза. Едва получила телеграмму о смерти Ольги, тут же оформила отпуск и примчалась к Дарье. Та, глазам не поверила. Повисла на шее подруги и взвыла во весь голос, впервые за все годы разлуки.
— Роза! Жить не хочу! Мамка ушла! Я совсем одна осталась! Вокруг пустыня и мираж… Как устала от всех и всего! Жизнь вовсе не радость и не подарок, а сплошные муки!..
— Подожди! Перестань реветь! Я тоже так думала, сама знаешь. Но прошло время и я уже считаю иначе! Я еще нужна на этом свете. Конечно, мать жаль. Но и мы не вечны, когда-то уйдем. Только не спеши; Даша. Не торопи смерть, она, как хороший хахаль никогда не опаздывает и забирает все целиком, даже не даст собраться и приготовиться. У всех у нас свое время. Вон, я тоже не знала, зачем живу? А теперь всякому дню радуюсь. Давай мать помянем. Иди, помоги мне, я тут тебе кое-что привезла из обновок, Примерь, должно подойти! — открыла сумки.
— Как, это не надо? Живо примеряй!
— Я никуда не хожу!
— Ну и зря! Закрылась в своей пещере, как дикарка. Но ведь ты женщина! Выскакивай в свет и радуйся жизни! Кто сказал, что это плохо, сам дурак! Что юбка слишком короткая, тебе твоих ног стыдиться не стоит. Они не кривые и не тонкие! Надевай, и пусть мужики пачками падают от зависти! Что? Очень обтягивает зад? Это прикольно, значит, есть что обтянуть и за что ухватить! Пальцы не поломают. И расцветка классная. Пусть веселит душу. Носи, своди с ума аборигенов! И не бурчи! Ты женщина и этого не надо стыдиться. Наоборот, утри всем нос! Пусть знают, что ты сильная баба, а не горсть соплей! Мы с тобой еще таких хахалей закадрим, что весь город ахнет! У меня ни одной слезы не выдавит никакой козел! Мы с тобой теперь хорошо знаем цену всем придуркам! Нет здесь мужиков, одна нечисть кругом. Вот и поступай, как полагается! Надевай кофту! Вот эту, да не стягивай грудь, не закрывай, пусть она будет видна. Вот так, больше откровенности, пусть млеют вокруг и падают! Ты не старая кляча, а женщина в расцвете своих сил! Ну и что, если дочь невеста? В Израиле женщина до тех пор желанна, пока над нею гробовую крышку не забили. Но я думаю, что они и на погосте хулиганят, иначе зачем их перед похоронами красят, делают им прически и наряжают, как на бал? В Тель-Авиве никто не спросит женщину о возрасте. Это считается верхом неприличия и признаком дурного воспитания. А потому, нам с тобой и сегодня по семнадцати лет! И я вообще хочу поговорить о твоем переезде ко мне.
— Да что ты, Роза, я совсем недавно похоронила мать.
— Так и что с того? Теперь сама решила закопаться рядом с нею? Ну, умерла она, а ты живая, значит, о жизни думай. Оторвись от всех своих бед, начни все заново! Еще не поздно, все получится, только побольше уверенности в себе!
— Как это я оставлю все? Я здесь выросла, столько лет прожила, нет, не могу! — отказывалась Дарья.
— Ты не на пустое место едешь. Будешь жить со мною, я тебе во всем помогу, и с работой, и в жизни. Ну, встряхнись! Что тебя здесь держит? Старая халупа и могила матери? Но, милая моя Дашка, сколько нам отведено, а мы сами еще ничего не видели в этой жизни! Вот у меня здесь двое детей. А нужна я им как сберкнижка, в какую можно влезть безнаказанно в любой момент. И все родство на том кончается. Так и у тебя! Не строй воздушных замков и не обольщайся. Поживи для себя. Поверь, это здорово!
Она уговаривала подругу всю ночь, но не убедила. Не согласилась Дарья на переезд. Категорически отказалась от чужбины, а Роза раздосадованная вскоре улетела обратно, на прощанье чмокнув Дарью, посоветовала той хорошенько все взвесить и обдумать.
Шли годы… Сколько их пролетело над головой, Дарья не считала. Она смирилась со своей судьбой и уже ни о чем не мечтала. Несколько раз ей звонил Никита, даже домой к ней приезжал, предлагал помириться, сойтись снова, говорил, что очень жалеет о разводе с Дарьей, но та не захотела слушать, выставила из дома и потребовала, чтоб больше не приезжал и не докучал ей.
— Ты все сказал на суде при разводе. Мне этого никогда не забыть. Уж и не знаю, каким нахалом надо быть, чтоб после всего просить о примирении. Иди прочь! Ты не просто подонок, а и ублюдок, урод, какого ни видеть, ни вспоминать не хочу! — открыла двери и выпихнула мужика вон.
Дарья за годы и вовсе огрубела. Дома управлялась сама, на работе хоть и общалась с людьми, ни с кем не дружила. Ее встряхивали лишь письма Розы, в каких подруга просила об одном: не замыкаться от жизни и в каждом дне оставаться женщиной.
О! Если б Роза хоть на миг могла бы заглянул» в дом к Дарье и увидеть результат своих писем, особо в длинные, зимние вечера, когда баба, разложив все свои наряды, поочередно надевала их и ходил по комнатам гордой павой. То влезала в лупастые шорты и носилась в них по дому озорной девчонкой отчаянно крутя задом. Бывало, натягивала юбку, в какой не всякая путанка рискнула бы выйти на улицу, сверху кофта, какая пупок не прикрывала. Или натягивала другую, что оставляла голыми всю грудь и спину, смотрела на себя в зеркало, хохоча, и думала, неужели вот в таком можно выйти из дома, если даже перед зеркалом стыдно.
Она развлекала саму себя. Но одиночество уже брало за горло. И Дарья стала понимать, что ей пора хоть как-то изменить свою жизнь.
А тут словно назло бабе протекла крыша дома. И это ж надо случиться такой подлости в самый приезд Розы. Подружка получила телеграмму от сына, что она снова стала бабкой и, несмотря на все прежние обиды, примчалась женщина взглянуть на малыша, помочь детям, глянуть, как они живут, не бедствуют ли, не голодают ли? На бывшего мужа она не надеялась. Знала, что сам еле сводит концы с концами.