Верное слово
Шрифт:
– Как давно вы в сознании? Как себя чувствуете? – бросилась к пациенту Нелли, на ходу забирая волосы под шапочку.
– Руки болят ужасно, – пожаловался Волков и тотчас усмехнулся, превозмогая боль: – Не по-мужски жаловаться как-то, но вы же врач. Или всё-таки шпион, раз Сашка Семёнов на вас так вызверился?
– Много вы успели услышать? – испуганно спросила Нелли.
Волков покачал головой, зажмурился, не сумев сдержать тихого стона.
– Да я тут всё плаваю… То вынырну, то снова – как в омут. Слышал, как вы хирурга ругали, как бранились с Сашкой здесь, в темноте, как Света Кате про жениха рассказывала. Слышал даже, как сам знаменитый Чижов мне жениться на вас велел, потому что вы мне руку спасли… Только нужен
Волков попытался рассмеяться, но тотчас скривился от боли. Нелли открыла дверь в коридор и крикнула в сторону поста, что пациент пришёл в сознание. Уже через мгновение палата наполнилась светом, шумом голосов. А «грузинская княжна» выскользнула в коридор, прижала ладони к пылающим щекам.
Решетников приехал не поездом. По всему, добираться ему пришлось долго, минуя столицу. Когда Сима отправилась на коммутатор звонить профессору, с московского номера сперва переключили на Киев, а после – на захудалую полевую станцию, помехи на которой не могли заглушить даже магические фильтры. Видно, профессор работал на каком-то секретном объекте, и дело было важное, раз такого человека, при его статусе и возрасте, вытащили из кабинета куда-то в украинские хутора.
«Ми-второй», рубя винтами прохладный воздух, опустился на зеленевшее озимыми поле недалеко за вокзалом. Встречать профессора отправились только Сима и Игорь. Остальные «серафимы» остались дома. Маша – готовиться к визиту важного гостя, Громова и Солунь – выгадать хоть полчаса перед встречей, решить, как быть, что говорить, как вести себя с человеком, чья теория стоила им одиннадцати лет, да что там – всей жизни.
Решетников легко для своих лет спрыгнул на землю, пригибаясь, подошёл к встречающим. Коротко, как равному, пожал председателю руку, поклонился Симе, улыбнулся отечески, церемонно приподнял шляпу.
– Ну, вот и свиделись, Серафима Сергеевна, – проговорил он. – И о вас, товарищ Матюшин, наслышан. С супругой вашей приходилось работать – способная девочка. Подумать только, довела до ума мою формулу! Молодец, Машенька, молодчина. А сама отчего не пришла? Сердита на меня?
– Готовится, – смущённо отозвался Игорь. – Пироги поставила, чтобы к приходу горячие были, с пылу с жару.
– Пироги – это хорошо. – Александр Евгеньевич рассмеялся тихим добрым смехом, так что, не знай Игорь и Серафима, что он за человек, легко приняли бы своего гостя за добродушного старика-мага, которому можно без утайки рассказать обо всём. Игорь уже открыл рот, чтобы продолжить разговор, но Сима тихо потянула его за рукав – и председатель промолчал.
Заговорить о деле пришло время позже, когда лучащийся дедовской добротой Решетников церемонно выпил чаю, похвалил Машины пирожки, председателев быт, здоровый вид хозяйки и её гостий. Только потом Александр Евгеньевич позволил себе расслабиться. Его лицо, мгновение назад покрытое лучами морщинок, преобразилось. Глаза, по-стариковски голубые, приобрели глубину, взгляд стал цепким и холодным, даже горбинка носа, казалось, стала чуть заметнее.
– Рассказала мне всё Серафима Сергеевна, товарищи, – проговорил он сухо. – Молодцы, что квадрат на болоте огородили. Понимаю, щитов у вас нет, масштаб хозяйства не тот. Но и охранные заклятия, укреплённые Витиной формулой против брони, – неплохая придумка. Отдельное спасибо, что сами не полезли. Гордыня – она, матушки мои, смертный грех.
Громова фыркнула и отвернулась. Лена посмотрела на профессора строго, в глазах её промелькнула едва различимая тень осуждения.
– А теперь так же, без гордыни, послушайте, что я вам сейчас скажу, – проговорил Решетников, и его слова повисли в тишине ледяной тяжестью. – Не Кармановское болото сейчас наша проблема…
– Как – не болото? – рассердилась Нина. – Оно нам жизни едва не стоило. Тогда! Нынче! А вы нас уверять станете, что это всё пустое? Выдумки бабьи, по-вашему?
– Знаете ли вы, товарищ Громова, что многие вещества в больших дозах яд, а в малых – лекарство? Знаете, должна была вас Галина Васильевна учить, Липовцева. Понимаю я, товарищи маги, что вам, всей группе вашей, да и Вите это болото жизнь отравило. И то, что выжили вы и не сломались, – не государства заслуга, не магов из Министерства обороны. Выжили вы сами, держались друг за дружку, как только советские люди умеют держаться. Заслуги вашей и боли, как и своей вины перед вами, я не умаляю. Но вы, уж простите за прямоту – я человек старой закалки, юлить не хочу, – вы только десяток бойцов. Пусть и магов. Хороших магов. Вам Кармановское болото и формула едва жизни не стоили, а для страны могут стать лекарством от хвори, которая, дай ей волю, Украину сожрёт, а потом дальше пойдёт гулять по советской земле.
Серафимы недоумённо переглянулись, не понимая, о чём толкует старик-профессор. Решетников неторопливо встал, прошёл в прихожую к своему большому саквояжу, достал оттуда какие-то свёртки и перенёс на стол.
Маша и Лена торопливо принялись убирать чашки и пироги. Громова сняла скатерть, выскочила с ней на крыльцо – стряхнуть крошки – и тотчас вернулась, чтобы не пропустить ни слова.
Решетников уже раскладывал на блестящей полированной столешнице бумаги, карты, снимки. Не будь собравшиеся в комнате магами, ничего не сказали бы им фотографии. Чистое поле с кое-где потоптанной травой да парой тёмных бугорков – словно лежит кто-то ничком на пригорке. В правом углу виден военмаг, погон не разглядеть – зерно на снимке крупное, и лица-то не узнаешь. Зато очень хорошо видна поза – переплетённые пальцы, напряжённые плечи. Наводчик держит замораживающее заклинание. И на чёрно-белом снимке видно, что руки у наводчика уже тёмные, гематома одна. Значит, держит несколько часов. От такого кости выгорают до локтя. Маг уже инвалид, хоть, может быть, ещё чувствует руки. При таком цвете ладоней ясно, что, как только ток магии прекратится, гангрена ему обеспечена. Остановить гангрену от магической травмы почти невозможно. Будет ампутация обеих рук.
На другом снимке врачи грузили в вертолёт маг-лейтенанта. Лицо – маска тёмного воска. Остановившийся взгляд широко открытых глаз устремлён в одну точку – словно даже сейчас, при смерти, он пытается отдать магическому расчёту остатки своей силы. Над лейтенантом склонилась черноволосая сестра милосердия. Нелли. Девчата узнали её тотчас, но постарались не подать виду – может, не признал в простой медсестре Решетников девчонку из «героической седьмой».
– Что там?
Первой нарушила молчание Сима. Не могла она больше смотреть на тёмные руки уже обречённого наводчика.
– Это под Стеблевом. Корсунь-Шевченковский котёл помните? – проговорил профессор. – Вам, Серафима Сергеевна, да и вам, – Решетников бросил взгляд на Лену, перевёл на Нину, что по-прежнему держалась в стороне от подруг, – это ничего не скажет. А вот Маша и Игорь вспомнят. Такие битвы надо помнить.
– Я помню, – тихо выдохнула Сима. – Витя рассказывал.
Сердце кольнула тупая боль.
– А рассказывал он вам о боевой группе «Зигфрид»? – Сима вздрогнула, слова старого учёного резанули по живому. Сколько ещё солгал ей Витя?
– По глазам вижу, не рассказывал, – продолжил профессор. – А стоило. Потому что не только у вас, и у немцев было своё Кармановское болото. Юрген Вольф и его бойцы прошли через почти такую же формулу. Они не смогли провести обратную трансформацию. Когда Виктор сумел их остановить, это уже была дикая стая демонов, которые рвали чужих и своих.
– Но ведь он их уничтожил? – спросила Лена, и её голос от волнения прозвучал совсем тонко, сорвался. – Если бы он их запер, как нас… За столько лет они сошли бы с ума. Это так, да? Сумели сломать печати, и теперь вы пытаетесь их сдержать?