Вершина Столетова
Шрифт:
Идти к Тузову не хотелось.
— Гляди. А только если стеснить боишься, так зря: постель найдется, жена накормит… Ну, так как же? А то уж и спать пора — подыматься-то вместе с солнышком…
В конце концов Илья согласился.
Дом у председателя был добротный, под железом, с тесовыми сенями и просторным, видимо, только что перебранным двором.
Встретила их рослая и дебелая хозяйка, почти по-городскому принаряженная. На ней было зеленое платье с фестонами и еще какими-то модными штуками, которым Илья даже не знал названия. В переднем углу на лавке возились двое ребят — девочка лет десяти и мальчик лет четырех. Отец молча кивнул им на занавеску, и девочка поспешно утащила за нее брата.
Пахло чем-то вкусным, и
Хозяйка налила в рукомойник воды, а пока они умывались, накрыла на стол. Теперь Илья понял, чем так аппетитно пахло в горнице: на столе, застланном чистой клеенкой, благоухала жареная, с подрумяненными боками, курица. Вокруг нее стояли тарелки с солеными огурцами, капустой, картошкой с салом и горкой пшеничного хлеба.
Илья знал, как бедно живут в Новой Березовке, и ему стало неудобно, что Тузов приготовил для него угощение. А когда он увидел, что хозяин, запустив руку под лавку, достал оттуда еще и бутылку, стало совсем неловко. «Эх, зря согласился!» Но что теперь было делать? Врать, что он по горло сыт? И Илья сел за стол.
Тузов налил две довольно вместительные стопки. Жена стояла поодаль, у занавески, и за стол не садилась. Илья выпил, отставил стопку, чтобы хозяин ему больше не наливал, и принялся за курицу. Поджарена она была со знанием дела: в меру посолена, в меру протомлена и подрумянена. Ножки и крылышки, облитые янтарным жирком, прямо-таки таяли во рту.
— А может, все же и под другую ногу? — спросил Тузов, кивая на отставленную Ильей стопку. — Не помешает. Закуски хватит.
Илья отказался. Тогда Тузов, как бы что-то решив про себя, не стал наливать и в свой стакан.
— Признаться, я и сам не охотник до этого добра, — показал он глазами на бутылку. — Разве что с устатку другой раз причастишься. Работенка-то собачья, мыкаешься целый день как оглашенный, ноги под собой чуять перестаешь…
Тузов стал жаловаться на трудности председательской работы.
— С одной стороны, вышестоящие инстанции на нашего брата жмут: райком, МТС. Все сделай так, а не иначе, и все подай к определенному сроку. С другой же стороны, колхозной массой надо руководить. А колхозная масса… э-э, — Тузов поднял куриную ножку, — это надо знать, что это за штука, это в двух словах не объяснишь. Хочешь ты, к примеру, тихо со всеми, по-хорошему поступать. Ладно. А что из этого получается? А то и получается, что люди садятся тебе на шею и еще ноги свешивают. Тогда и начальство тебя за мягкое место берет — почему в срок не успеваешь? — и сами колхозники недовольствуют: председатель дисциплину не может навести. Хорошо. Начинаешь наводить дисциплину. Недовольных вдвое, а особенно среди лодырей: работаем много, получаем мало, где справедливость? Вправишь мозги такому горлопану, прижмешь его, как должно, он в район, начальству капать пошел: председатель у нас такой, председатель у нас сякой: он и пьяница, и растратчик, он и хозяйство ведет не так…
В голове у Ильи чуть шумело. Он слушал Тузова, но вникнуть в смысл его слов как следует не мог, хотя и понимал, что между щедрым угощением и жалобами хозяина есть какая-то связь.
Где-то в конце улицы застучала, постепенно приближаясь, колотушка.
— А еще и тем плохо, что у нас это тебе не в городе, — у нас все на виду, — продолжал Тузов. — Каждый твой шаг всем виден, и видится он всякому по-своему… Мы вот, к примеру, закусили с тобой, а Максим с колотушкой пройдет, и ему поглянется, что мы не цыпленка, а целого барана съели и по литре на брата выпили. А завтра, глядишь, от колодца к колодцу слушок пополз: Тузов с секретарем пил, Тузов секретаря подпаивал…
Илья отодвинул тарелку и вышел из-за стола. Стало вдруг очень жарко. Он вытащил трубку, закурил и попросил указать ему постель.
— Хорошо бы в сенях. В избе жарко.
Тузов посмотрел на него так, будто Илья в чем обманул его, и нехотя ответил:
— Можно и в сенях. Устрой гостя, жена, — и, как бы заканчивая разговор, добавил: — Такая-то наша работа.
Колотушка теперь била совсем рядом. В сенях она была слышна еще отчетливее, и Илья долго не мог заснуть. За дверью о чем-то переговаривались Тузов с женой, на дворе жевала жвачку корова.
Едва Илья заснул, колотушка его снова разбудила. И так несколько раз. «Это тебе не в городе, — вспомнились слова Тузова. — Здесь и спать особую привычку надо иметь…»
Вскоре Илья снова наведался в Березовку.
Первую половину дня он пробыл в тракторной бригаде и в село попал перед вечером.
По дороге Илья решил зайти на колхозные дворы.
Только кузницу да кирпичные, еще довоенной постройки, склады Илья нашел крепкими. Остальные службы давно пришли в ветхость и держались, главным образом, на столбах и различных хитроумных подпорках. Темными провалами зияли в стенах и крышах покосившихся дворов огромные дыры. От крыши свинофермы остались лишь стропила да несколько переметин с клочками гнилой соломы. Свиньи с выводками поросят плавали в жидкой грязи. Не лучше был и конный двор: неубранные стойла, поломанные загороды. Несколько лошадей так обессилели от весенней бескормицы, что не стояли на ногах, и их держали в стойлах как бы подвешенными на продетых под брюхо вожжах.
Пробыл Илья допоздна и опять заночевал в Березовке. На этот раз его взял к себе пожилой крестьянин Кузьма Горшков: изба просторная, а живут они только вдвоем со старухой.
Почти половину избы занимала русская печь с кухней, в переднем углу виднелся маленький, покрытый густым слоем пыли образок, на стене, как и во всех крестьянских избах, висели фотографии. На одной из карточек сняты были двое лобастых, похожих друг на друга и на Кузьму парней: один, постарше, чинно и очень деловито сидел на стуле, второй почтительно, как эскорт, стоял у него за спиной.
— Сыновья. — Кузьма глубоко вздохнул. — Оба там остались. Не пришли. — И повторил еще раз: — Одни со старухой живем.
Больше о погибших сыновьях он ничего не говорил. Видно было, что это большое, но уже отболевшее горе и лучше его не трогать.
Сели ужинать. Хозяйка подала сухую, без масла, картошку и чашку огурцов.
— Уж не обессудь, — хмуро объяснил Кузьма, — и рады бы чем другим угостить, да нечем. Бедновато живем. То война, а то…
— Война войной, — вставила от печки хозяйка.
— Оно, конечно, если поглубже разобраться, — дело не только в войне, — сказал Кузьма. — Народ наш дюжий, любое лихо ему по кости… Дело тут в наших колхозных руководителях. Уж который год не те люди на начальнические стулья садятся.
Если бы видел секретарь, каким был новоберезовский колхоз до войны. Миллионер! А сейчас?.. И наступили эти черные для колхоза дни с уходом на фронт замечательного председателя Петра Макаровича Костина. После него председатели начали меняться каждый год, а то и чаще. Ну, какое тут может быть руководство?! Вот колхоз и упал, всю свою силу растерял, ослаб, и колхозники дошли до такой бедности, какой и при единоличном хозяйстве не было. Нынешний председатель Тузов задержался дольше других — вот уже полтора года председательствует, — да только и при нем лучше колхоз не стал и не станет. Поняли это колхозники еще осенью, и уже тогда следовало бы убрать Тузова. И убрали бы, конечно, но очень ловко дело ведет, не подкопаешься ни с какой стороны. Окружил себя разными субчиками, они ему всякие там бумаги оформляют, а начальство приедет, на те бумаги в первую голову смотрит и видит, что все в порядке. Колхоз выполнил хлебопоставки — начальство районное довольно: молодец, Тузов! А того начальство не знает, что Тузов все амбары под метелку очистил и колхозникам на трудодень, кроме вот этой картошки, ничего не дал. До этого у товарища Сосницкого мало заботы, ему лишь бы сводку вовремя представить.