Вершина Столетова
Шрифт:
Илья сел, и машина тронулась.
Солнце стояло в зените, и лучи его накаляли верх кабины. Но вот машина вышла в поля, набрала скорость, и в лицо подуло тугим освежающим ветром.
Временами Илье казалось, что он уже освоился или вот-вот окончательно освоится со своими новыми обязанностями, но они, что ни день, росли, ширились. На заводе, в цехе каждый человек перед глазами, любое дело у всех на виду. Здесь люди в самое напряженное время разбросаны, разобщены. Как же сделать, чтобы, несмотря на разобщенность, чувствовали они себя единым коллективом?
С тракторными бригадами поддерживалась постоянная
Илья положил себе за правило не посылать от своего имени в бригады никаких бумажек, пореже пользоваться телефоном и рацией и почаще бывать на местах самому. То он ехал в бригады с Оданцом, то напрашивался в попутчики Андрианову, то колесил целый день по проселкам, от одного стана к другому, с походной мастерской. Он полюбил бесконечные степные дороги, ночевки у костра, утренние зори, каких не увидишь в городе…
За пригорком, прямо над зеленым полем ржи, сверкнул на солнце крест новоберезовской церквушки.
Машина въехала на пригорок, нырнула в улицу села и, выбравшись из него, круто свернула к полевому стану бригады.
Вокруг вагончика стояли полуразобранные тракторы.
Илья вылез из машины, помог сгрузить запасные части.
— …а вот и само начальство — легкое на помине, — донеслось до него от горлановского трактора.
Горланову что-то ответил Житков.
— А я хоть кому могу сказать! — громко и с явным вызовом бросил Горланов. — На заводе — там да, там и часовому графику, и всему подобному место. А здесь? Учетчику все равно, как ты выполнил норму, лишь бы выполнил.
— Учетчику-то все равно… — Не договорив, Житков застучал молотком.
Илья присел рядом с горлановским трактором, начал неспешно набивать трубку. Он понял, о чем идет разговор. Еще во время сева Илья стал на защиту Житкова, увидев в его, казалось бы медлительной, работе нечто от заводской размеренности.
— Так, говоришь, не место? — спросил он у Горланова.
— Ну конечно, — с этакой снисходительно-понимающей усмешкой ответил тракторист. — Ну, какое может быть равнение между заводом и нами? Там индустрия — одно слово что значит! — а здесь?
— А ведь, пожалуй, ты прав, — кивнул Илья. — Там люди у станков работают, с техникой дело имеют, а ты с сохой да с бороной. Вот если бы ты тоже на машине, к примеру на тракторе или на комбайне, работал, тогда, конечно, другое дело.
— Нет, я с сохой никакого дела не имею и иметь не хочу, — решительно отказался Горланов, — но все же завод есть завод, а наше дело — особь статья. Наше дело крестьянское.
— Хорошо. Однако согласись, что твоя работа куда ближе к заводской, чем к отцовой или к дедовой — чисто крестьянской, что трактор больше сродни станку, чем дедовской сохе…
Илья выколотил потухшую трубку, набил снова.
Михаил по-прежнему сидел у вагончика и в разговор не вступал, хотя в чем-то и был не согласен с Гараниным. «Складно у него получается, где уж мне! Полезешь в спор — чего хорошего, еще и в дураках останешься… А только зря ты, Илья Михайлович, свой завод с нашим полем на одну доску ставишь. Наше дело — тут Горланов прав — особь статья… Пусть и в деревне все делается машинами, и чем скорее это будет, тем лучше. И все равно крестьянский труд будет обязательно отличаться от заводского или фабричного хотя бы потому, что крестьянин имеет дело не с одной только машиной, а еще и с живой природой, и над полем нет стеклянной крыши, оно открыто и солнцу, и дождю, и ветру… А вот что работаем мы еще — чего уж там! — до хорошего далеко, что с техникой обращаемся не очень-то бережно — тут все правильно, и заводские нам — пример…»
Михаил развернул узелок, который мать прислала с Ильей, выпил сырыми два яйца, съел холодный гречневый блин — очень вкусно! Как-то на неделе он собирался, да так и не собрался съездить к матери. И не во времени тут было дело. Он просто не представлял, как и о чем будет разговаривать с Гараниным дома, один на один. Михаил видел, что Гаранин относится к нему по-прежнему хорошо, и ему было как-то неудобно оттого, что он не может отвечать тем же, что с некоторого времени в его отношении к Гаранину появилась какая-то неловкость.
К вечеру все тракторы были собраны и опробованы.
— Теперь бы в баньке помыться после трудов праведных, — заключил Филипп Житков, накрывая трактор брезентом.
— Хозяйка у нас баба умная, должна догадаться, — ответил Михаил, заказавший баню еще с утра. — Может, и ты, Илья Михайлович, попаришься с нами за компанию? А? Будешь хоть знать, что есть русская баня.
Пошли в село, и Илья узнал, «что есть русская баня».
Житков с Брагиным жестоко истязали друг друга веником на полке, а Илья врастяжку лежал на полу, головой к приоткрытой двери, но и то ему было нестерпимо жарко.
— Да закрой ты, черт, дверь-то, простудишь нас! — кричал с полка Брагин, а Житков методично и безжалостно охаживал его спину веником, подливая на каменку, и опять брался за веник. Брагин истомно стонал, охал, но эти стоны, казалось, только еще больше воодушевляли его товарища.
Когда в бане, по выражению Житкова, стало уже совсем холодно, водворен был на полок и Илья. Было ему там и жестко и коротко, ноги пришлось задрать под самый потолок. Но обо всех этих неудобствах Илья забыл в ту же секунду, как только Филипп взялся за веник.
Уж не подшутили ли над ним? Неужто это был обыкновенный березовый веник? Тогда почему же он жег так, будто прутья его были раскаленными, и от каждого удара захватывало дух?
Из бани Илья выполз на четвереньках.
— Ничего. Это по первости, — успокоил его Филипп. — В другой раз тебя с полка калачом не выманишь…
Илья так и не понял, смеялся над ним Житков или говорил серьезно.
Легли поздно.
В избе стояла такая духота, что Илья, несмотря на усталость и обычную после бани расслабленность, долго не мог заснуть. Некоторое время он ворочался с боку на бок, потом встал, чтобы открыть окно. Но окно оказалось открытым. Никакой прохлады с улицы не шло, воздух был неподвижен, как теплая и липкая стоячая вода. Забылся он только после того, как петухи из конца в конец села прогорланили полночь.