Верю, судьба!
Шрифт:
По потолку снова прошелся свет фар, бесшумно, нереально. На секунду выплыли из тьмы лица, словно проявилось изображение на фотографии - и тут же пропало. Атису почудилось, что происходящее почему-то неправильно, но он отогнал от себя эту мысль. Про что он думал?… Да ни про что. Хотя…
– Ну, хорошо гуляем, - принялся перечислять Атис.
– Ваган приемник починил. На работу завтра не идти, выходной.
– Вот!
– Жанета даже на секунду остановилась.
– А другой бы думал - хорошо бы ее… того. А?
Атис, который в этот момент подумал именно про то, о чем только что сказала Жанета,
– А еще, ты меня понимаешь, - сказала Жанета.
– Я же не гулящая, верно? Многие любят… покувыркаться… но это не делает их…
– Да. Это так, - согласился Атис.
Он вспомнил, как исчез из их компании Некрас. Молодой парень, двадцати четырех лет от роду, вдруг возомнил себя элитным Дон Жуаном, и стал стричь купоны с престарелых богатых сотрудниц корпорации. После того, как он с гордостью рассказал о своих победах дома у Леонида, его выперли. Причем по дороге еще и начистили рожу - чтобы больше не ходил.
А еще он вспомнил, как один товарищ пришел как-то к Жанете и предложил ей… того… за деньги. И как Жанета била этого хмыря сковородкой по башке, и как он бежал в одних подштанниках по улице. Да, Жанета была такая. Настоящая. Сильная. И независимая. Личность, одним словом.
– Жанеточка, я тебя люблю, - пробормотал Атис.
– Я тебя тоже. Но - как брата, что ли… не так, как любят мужчину.
Интим был нарушен Леонидом, которому вздумалось пойти в туалет. В коридоре он тут же подвергся нападению Абсорбента.
– Атис, черт поганый, уйми своего кота!
– заорал на всю квартиру Леонид.
– А что он сделал?
– отступая от Жанеты, спросил Атис.
– Он меня за тапок укусил, - пожаловался Леонид.
– И он мне не дает выйти в коридор.
– Кисонька охотится, - пояснил Атис.
– Кисонька таракана выследила. А ты спугнул, бестолочь. Теперь не жалуйся.
– Мне что теперь - и в туалет не зайти?
– вопросил Леонид жалобно.
– Ладно, я подержу, - сжалился Атис.
– Иди, страдалец.
Абсорбент отнесся к временному лишению свободы философски. Он спокойно сидел на руках у Атиса, с достоинством поглядывая на людей.
– Сойдешь с ума тут с вами, - пробормотал Атис, ни к кому не обращаясь.
– Налейте, кто-нибудь. Я хочу сегодня расстаться с умом. Хочу уйти куда-нибудь… серое все… и все тоже какие-то серые, что ли…
– Это кот твой серый, - отмахнулся Ваган.
– А сам ты зеленый.
– А я был прав, - констатировал Атис, заглянув в канистру.
– Коньяк кончился!
– И чего?
– спросил Авдей.
– А вот чего, - Атис заговорщицки подмигнул.
– Слушайте сюда…
Мороз отрезвлял. Они пробирались, переходя из тени в тень, прячась под козырьками подъездов, замирая, если мимо них проезжала машина. Их охватил какой-то детский азарт. Атис подумал, что он уже лет десять не ощущал такой вот бьющей через край буйной, ничем не сдерживаемой радости.
Почему-то ему вдруг вспомнилось, что раньше их город назывался отнюдь не Нижний Кремов. Имя города было иным, оно казалось Атису правильным и логичным. Оно было красивым, возвышенным, оно словно возвращало город в настоящий, правильный мир. Раньше, до безраздельного владычества корпорации, город назывался Александров.
Кондитерская фабрика размещалась на территории бывшего мужского монастыря. Еще сохранились приземистые кирпичные стены, местами они стояли полуразрушенными, но их никто не ремонтировал. Для чего? Если что-то надо стащить, никто, находясь в своем уме, не полезет через стену, просто вынесет под одеждой через проходную. Даже если поймают, ничего страшного не произойдет - ну, отберут, отругают, пальцем погрозят и отпустят.
То, что задумали Атис со товарищи, прецедентов ранее не имело. Никто никогда не совершал столь дерзких поступков, поэтому никто не мог сказать, какое за этим может последовать наказание. Впрочем, о наказании в тот момент они не думали. Все были в подпитии, поэтому смелы и бесшабашны.
Перелезть через забор было минутным делом - лазить по ветхой от времени кирпичной кладке оказалось очень удобно. Атис финишировал первым, приземлившись ровнехонько в глубокий сугроб, следом за ним с забора свалился Авдей, потом - Леонид. Атис вылез из сугроба на дорожку, протоптанную в снегу, отряхнулся, поправил косуху (Абсорбент завозился, устраиваясь поудобнее) и произнес:
– А что дальше?
– Ты че, дурной?
– спросил Авдей.
– Сказал же, что знаешь!
– Ну, перепутал, - признался Атис.
– Ошибся я. На каком складе у нас спиртное лежало?
– На седьмом, - сообщил Леонид, вытряхивая снег из рукавов.
– Пошли, я задубел уже.
– Ничего, сейчас погреемся, - пообещал Атис.
– А красиво-то как!
– Не вижу ничего особенного, - проворчал Авдей.
– Вот когда нас возили в Усладу, это было да! Там действительно красиво. А тут что? Развалины одни, гнилое все, старое. Поскорее бы новое здание достроили, что ли. И потом, чего тут смотреть? Ты днем не нагляделся?
– Днем не то, - подумав, сказал Атис.
– Днем это склады. А ночью наружу вылезает монастырь. Вот ты сам подумай - сколько лет этому всему?
– Да хоть сколько, - отмахнулся Леонид.
– Мужики, мы что сюда - на экскурсию пришли, что ли? Хватит трепаться, пойдемте.
Авдей и Леонид бодрым шагом двинулись по тропинке к седьмому корпусу (бывшая малая церковь), а Атис еще с минуту стоял, озираясь. Он видел - старые стены, полуразрушенный купол большого храма, утонувший в темноте, наглухо заколоченный вход. Открыта только колокольня, а вместо креста на ней (Атис много читал, поэтому знал, что должен быть крест) эмблема Ойлл-о - маслянисто черная капля нефти в ослепительно белой ладони. Эмблему подсвечивали с разных сторон четыре прожектора, широкий монастырский двор занесло снегом, только колеи в тех местах, где подъезжали грузовики, свидетельствовали о том, что тут идет какая-то жизнь. Освещения почти не было, лишь над входами горели дежурные слабенькие лампочки. На секунду картина показалась Атису неправильной, а затем он вдруг понял, что настоящий здесь - лишь монастырь. Монастырь и небо. Атис мысленно погасил все лампочки, убрал с колокольни эмблему, стер со снега следы грузовиков и картина встала перед ним такой, какой она должна была быть на самом деле - просторный монастырский двор, и сам монастырь, погруженный в леса, заметенный снегом.