Весь Дэвид Болдаччи в одном томе
Шрифт:
Он только что стал полноправным партнером самой престижной фирмы в городе, за него провозглашали тосты самые влиятельные люди, каких только можно представить, все до одного готовые продвинуть еще дальше его и без того стремительную, словно метеор, карьеру. У него было все. От прекрасной принцессы до богатого старого тестя, от почитаемого всеми, хотя и совершенно беспощадного наставника до серьезных долларов в банке. За ним — могучее праведное войско, впереди — воистину безграничное будущее, однако в эту ночь Джек чувствовал себя как никогда одиноким. И, несмотря на все усилия
Старуха смотрела сквозь пыльные жалюзи, закрывающие окно в гостиной, на подъехавший к дому черный седан. Пораженные артритом распухшие колени не позволяли ей самостоятельно встать с кресла, не говоря уж о том, чтобы свободно передвигаться по квартире. Спина уже давно не разгибалась, а легкие были разрушены пятидесятилетней бомбардировкой никотином и дегтем. Старуха считала последние дни; тело и так завело ее настолько далеко, насколько смогло. Гораздо дальше, чем дошла ее дочь.
Старуха нащупала письмо в кармане старого розового халата, не скрывавшего ее красные икры с вздувшимися венами. Она знала, что рано или поздно они придут. После того как Ванда вернулась из полицейского участка, она поняла, что теперь это только вопрос времени. При мысли о последних нескольких неделях на глазах у нее навернулись слезы.
— Мама, это я во всем виновата!
Дочь сидела на той самой крохотной кухоньке, где еще маленькой девочкой помогала матери печь пироги и закручивать в банки помидоры и стручковую фасоль, выращенные на маленьком огороде за домом. Упав на стол, она снова и снова повторяла эти слова, содрогаясь всем телом. Эдвина попыталась говорить с дочерью на языке разума, но у нее не хватило красноречия, чтобы пробить оболочку чувства вины, окружающую стройную женщину, входившую в жизнь пухленькой малышкой с густыми черными волосами и кривыми ножками. Старуха показала Ванде письмо, однако это нисколько не помогло. Она не смогла переубедить свою дочь.
И вот теперь Ванды больше нет, и приехала полиция. И Эдвине предстояло сделать то, что она должна была сделать. В свои восемьдесят два года, воспитанная в страхе Божьем, Эдвина солжет полиции — только так она и может поступить.
— Миссис Брум, примите мои соболезнования в связи со смертью вашей дочери.
Старухе показалось, что слова Фрэнка прозвучали искренне. По глубоким складкам сморщенного от старости лица скатилась одинокая слезинка.
Следователь показал Эдвине записку, оставленную Вандой, и та прочитала ее с помощью мощной лупы, лежавшей на столе под рукой. Затем подняла взгляд на застывшего в ожидании следователя.
— Не могу себе представить, о чем Ванда думала, когда это писала.
— Вам известно, что в доме Салливанов произошло ограбление? И грабитель убил Кристину Салливан?
— Я слышала по телевизору, когда это только случилось. Ужасно, просто ужасно.
— Ваша дочь ничего не рассказывала об этом?
— Конечно,
— Как вы думаете, почему ваша дочь свела счеты с жизнью?
— Если б я могла, я бы вам рассказала.
Это двусмысленное заявление повисло в воздухе. Наконец Фрэнк сложил записку и убрал ее.
— Ваша дочь не рассказывала о своей работе ничего такого, что могло бы пролить свет на убийство?
— Нет. Ей очень нравилась ее работа. Судя по ее словам, к ней относились хорошо. Жить в большом доме — это здорово…
— Миссис Брум, я так понимаю, какое-то время назад у Ванды были нелады с законом.
— Это было давно, господин следователь. Очень давно. И с тех пор она вела правильную жизнь. — Прищурившись и крепко сжав губы, Эдвина Брум посмотрела в глаза Сету Фрэнку.
— Не сомневаюсь в этом, — поспешно согласился тот. — В последние несколько месяцев Ванда никого не приводила домой? Быть может, кого-то, кого вы не знали?
Эдвина молча покачала головой. Это хоть было правдой.
Фрэнк долго смотрел на нее. Затянутые матовой пеленой катаракты глаза спокойно выдержали его взгляд.
— Я так понимаю, когда это произошло, вашей дочери не было в стране?
— Она отправилась вместе с Салливанами на остров. Как мне сказали, они летают туда каждый год.
— Но миссис Салливан не улетела вместе с ними.
— Наверное, не улетела, господин следователь, поскольку ее убили здесь, в то время как все остальные были там.
Фрэнк едва сдержал улыбку. Старуха далеко не так глупа, как могло показаться.
— У вас нет никаких мыслей насчет того, почему миссис Салливан не полетела вместе с остальными? Быть может, Ванда вам что-то говорила?
Покачав головой, Эдвина погладила черную с белым кошку, запрыгнувшую к ней на колени.
— Что ж, спасибо за то, что побеседовали со мной. Еще раз примите мои соболезнования по поводу вашей дочери.
— Спасибо. И мне тоже больно. Очень больно.
Старуха с трудом поднялась из кресла, чтобы проводить следователя до двери, и тут у нее из кармана вывалилось письмо. Ее измученное сердце пропустило удар, когда Фрэнк наклонился, поднял письмо и, даже не взглянув на него, протянул ей.
Эдвина Брум проследила, как он отъехал от дома, и, медленно опустившись в кресло перед камином, развернула письмо.
Оно было написано мужским почерком, который был так хорошо ей известен: «Я этого не делал. Но если я скажу тебе, кто это сделал, ты мне не поверишь».
Для Эдвины Брум это было все, что ей требовалось знать. Лютер Уитни был ее давним другом, и в тот дом он проник лишь из-за Ванды. Если полиция и схватит его, то только не с ее помощью.
И она сделает то, о чем ее попросил друг. Да поможет ей Бог, только так она и может поступить.
Сет Фрэнк и Билл Бёртон пожали друг другу руки и сели. Они находились у Фрэнка в кабинете, солнце только что взошло.
— Сет, я очень признателен, что вы встретились со мной.