Весь Фрэнк Герберт в одном томе. Компиляция
Шрифт:
— Что?
— Я цитирую товарища Ленина, — гордо заявила Годелинская. — Он одобрял «узаконенное использование насилия».
— Мы здесь не для того, чтобы разводить дебаты по идеологии, — отрезал Лепиков.
— Именно для этого, — вмешался Хапп. — Идеология Безумца будет занимать каждую секунду нашего бодрствования.
— Вы полагаете, что Ленин был сумасшедшим? — окрысился Лепиков.
— Это не предмет обсуждения, — сказал Хапп. — Но понимание одного безумца помогает понять всех остальных. В этой лаборатории нет священных коров.
— Я не буду следовать за капиталистической селедкой, — прорычал Лепиков.
— В оригинале это выражение, Сергей, звучало как «красная селедка», — усмехнулся Хапп.
— Цвет рыбы не делает ее менее рыбной, — заявил Лепиков. — Надеюсь, вы правильно поняли мою мысль. — В тоне Лепикова не было и следа фамильярности.
Хапп предпочел наслаждаться остротой, рассмеявшись, потом сказал:
— Вы правы, Сергей. Абсолютно правы.
— Вопрос в том, что этот Безумец думает о себе; — пробормотал Бекетт.
Фосс согласилась:
— Действует ли он честно и мужественно? Кажется, он помешан на этих понятиях.
— Там есть стоящий внимания пассаж, — сказал Данзас. Он пролистал бумаги, кивнул, найдя что-то, потом зачитал: — «Террористы всегда нападают на честь, достоинство и самоуважение. Их собственная честь должна умереть первой. Вам следует знать, что «Провос» из ИРА отбросили в сторону честь ирландца. По старому закону вы могли убить своего врага только в открытом сражении. Вы должны были драться с ним равным оружием. Такой мужчина заслуживал всеобщего уважения. Воин был благороден и справедлив. Какое благородство и справедливость были в бомбе, убившей невинных на Графтон-стрит?»
— Графтон-стрит — это там, где погибли жена и дети О'Нейла, — вздохнула Годелинская. — Это либо О'Нейл, либо очень умная маска.
— Возможно, — согласился Данзас. Он снова склонился над своими заметками и зачитал: — «Эти убийцы из временной ИРА напоминают мне лакеев-лизоблюдов, лизавших задницу Дублинскому замку в худшие времена деградации Ирландии. Методы их не различаются. Англия правила пытками и смертоносным насилием. Псевдопатриотичные трусы из «Провос» хорошо выучили этот урок. Выучив его, они отказались изучать что-либо еще. Поэтому я преподам им урок, какого никогда никто не забудет!»
— Эти из временной ИРА или «Провос». Это они взорвали бомбу на Графтон-стрит? — спросила Фосс.
— Наш Безумец их выделяет, но не делает большого различия между террористами, — ответил Хапп. — Обратите внимание, что он считает в равной степени виновными Великобританию и Ливию и предупреждает Советский Союз, приписывая ему сотрудничество с Ливией.
— Ложь! — заявил Лепиков.
— Франсуа, — промурлыкала Фосс, наклонившись вперед, чтобы посмотреть прямо на Данзаса. А сама подумала: «Он называет меня по имени. А как он воспримет подобную фамильярность по отношению к самому себе?»
Данзас не выглядел оскорбленным.
— Да?
— Видите ли вы в этом нечто большее, чем просто шизоидную диатрибу?
— Это слова оскорбления, вырвавшиеся из агонизирующего существа. Уверен, это О'Нейл. Перед нами вопрос — как он видит себя? — вмешался Хапп.
— Здесь есть его собственные слова, — сказал Данзас, возвращаясь к своим заметкам. — «Каждый тиран в истории отмечен равнодушием к страданию. Это четкое определение тирании. Так вот, я тиран. Вы должны иметь дело со мной. Вы должны ответить мне. И мне безразличны ваши страдания. По причине этого безразличия я прошу вас учитывать последствия ваших собственных насильственных действий и насильственного бездействия».
— Но действительно ли он безразличен? — спросил Бекетт.
— Думаю, что да, — ответил Хапп. — В противном случае он просто не смог бы этого сделать. Видите систему? Настоящее надругательство, происходящее из агонизирующей чувствительности, а потом безразличие.
— Но он называет себя Безумцем, — пробормотала Годелинская.
— Точно подметили, Дорена. Это его защита. Он говорит: «Я безумен». Это лежит в двойственном ощущении гнева и сумасшествия; Оправдание и объяснение.
— Билл, — спросила Годелинская. — Какие еще агентства выслеживают этого О'Нейла?
Бекетт покачал головой. Вопрос встревожил его. Для ошибок не было места. Вопрос Годелинской ударил по больному месту.
— Я не знаю.
— Но вы сказали, что другие разыскивают его, — настаивала она.
— Да. Рассчитываю на это.
— Надеюсь, что они работают с предельной деликатностью.
— Вы начинаете видеть его моими глазами, — сказал Хапп.
— И как же вы его видите? — спросила Фосс.
Хапп откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Это придало ему детский облик, испорченный только очками с толстыми стеклами.
— О'Нейл. Потомок ирландцев. Получил в Штатах хорошее образование. Наверное, нужно уточнить — великолепное образование. Хорошее знание ирландской истории. Вероятно, приобретенное в семье. Он завершил огромный проект по молекулярной биологии, а обстоятельства ему, несомненно, не благоприятствовали. Небольшая лаборатория, можете быть уверены.
— Почему мы можем быть в этом уверены? — спросила Фосс.
— Если это О'Нейл, — сказал Бекетт, — то, по оценкам ФБР, он скрылся, имея около полумиллиона долларов.
Лепиков даже подпрыгнул.
— Так много? Как может обычный гражданин приобрести такое богатство?
— Не обычный гражданин, — уточнил Бекетт.
— Это точно, — отстраненно сказал Данзас. — Доктор Хапп и я сошлись в оценке экстраординарности ситуации этого Безумца.
При упоминании своей фамилии Хапп открыл глаза, но к формальности Данзаса отнесся равнодушно. Он заявил:
— Франсуа сформулировал это в двух словах. Наш Безумец — это незаурядное человеческое существо, претерпевшее великие муки, потерявшее душу. С тех пор он фанатично пытается заставить других разделить с собой эту муку. Согласитесь, он добился успеха. Ни одна женщина не выжила на острове Эчилл и… вы все видели доклады из Ирландии и Великобритании. Последние донесения из Северной Африки… — Хапп смолк.