Весь Кир Булычев в одном томе

Булычев Кир

— В кабинете душно… Так что ты так торопился мне сказать? Ты уезжаешь?

— Да, — сказал Андрей. Весь пыл и гнев куда-то испарились.

— Тебя смутил сеанс и моя роль в нем? Сам виноват — никто не просил тебя подглядывать.

Тон отчима не осуждал и не требовал ответа. Сделав паузу, Сергей Серафимович продолжал:

— Смущает неожиданное. За годы наших редких свиданий ты составил обо мне мнение: состоятельный и несколько чудаковатый старик. Не от мира сего, далекий от тебя и неинтересный. Сегодня за день ты дважды удивился. Сначала в моем кабинете… это таинственное и театральное представление сокровищ. Вряд ли тебе оно понравилось, но наверняка нарушило твое душевное равновесие, ибо большие деньги обязательно смущают человека.

— Меня не смутили.

— Ты сам не знаешь себя. На твоем месте я бы обязательно подумал, зачем выжившему из ума старику эти побрякушки? Лучше бы отдал их сразу. И я бы снял квартиру в Москве, купил бы хороший дом тете Марии и шил бы у лучшего портного на Петровке.

Андрей не стал возражать, хоть и признавал этим неприятную правоту отчима.

— Не мне тебя упрекать. И ах как глупо упрекать юношу, перед которым раскинулся мир, наполненный столькими соблазнами…

Сергей Серафимович гулко откашлялся, вытащил из внутреннего кармана сюртука трубку и кисет и принялся набивать ее табаком.

— Но, ангел мой, — сказал он, доставая спички. — То, что ты увидел сегодня, — тебе не принадлежит. До тех пор, пока я жив. Я не хочу, чтобы ты превратился в богатого бездельника.

— Я не просил показывать.

— После Глаши ты — самый близкий мне человек. В этом мире, в этот момент… Я отлично знаю, что соблазн завладеть моим богатством никогда не овладеет тобой настолько, чтобы ты потерял честь. И когда я сегодня показывал тебе мои сбережения, я внимательно следил за тобой.

— Я прошел испытание?

— Опять этот задиристый тон! Впрочем, не исключаю, что на твоем месте я вел бы себя так же. Человек ищет защиты от неприятной или необычной обстановки.

— Давайте договоримся, Сергей Серафимович. Я ничего не видел и обо всем забыл. Даю вам честное слово.

— Очень мило. Во-первых, ты ничего не забыл и я не хочу, чтобы ты забывал. Во-вторых, ты не до конца меня понял…

Сергей Серафимович сделал паузу и вдруг задал вопрос, в котором звучала просьба:

— Лучше было бы сделать это завтра, но ты ведь спешишь?

— Да, — сказал Андрей, — мне надо в Симферополь.

Он испугался, что отчим станет допытываться, с какой целью он спешит домой. Тогда придется что-то придумывать, а он не придумал заранее, и отчим сразу догадается, что Андрей лжет.

— Что же, не могу спорить. Надеюсь, ты проведешь ночь здесь и не пойдешь пешком через горы?

Отчим говорил серьезно, словно в самом деле верил, что Андрей собирается ночью идти в Симферополь, и в этой подчеркнутой серьезности была издевка, которую Андрей постарался не замечать. И напоминание о детском поступке, который, оказалось, не был забыт.

— Я уеду утром, — сказал Андрей.

— Тогда перенесем наш разговор на июнь следующего года.

— На июнь?

— Допускаю, что ты вряд ли найдешь время посетить меня на рождественских каникулах, поэтому жду тебя сразу после весенних экзаменов. Но не позже. Ни в коем случае не позже.

— Ждете катаклизмов?

— Я уверен в катаклизмах, — сказал Сергей Серафимович.

Он глубоко затянулся, и красные искры вырвались из трубки.

— Хорошо, — сказал Андрей.

— Глаша тебе даст денег на дорогу, — сказал Сергей Серафимович.

— Спасибо.

— Вот вроде и все. Ты хотел что-то еще спросить?

— Нет.

— Неправда, Андрюша. Ведь главной причиной, как я понимаю, твоего неожиданного вторжения в мой кабинет, когда ты так испугал моего друга Федора…

— Господина Теодора?

— Вот именно. Тебе не понравилось то действо, которое мы тут устроили. Не так ли?

— Зачем это было?

— Эта комедия была нужна нам для цели достойной.

— Может быть. Я же ничего не сказал.

— Тогда считай, что мы с ним карбонарии, которые таким образом смогли выведать настроения и мнения правящей фамилии.

— Вы не хотите говорить со мной серьезно.

— Нет, не хочу. Между делом ты ничего не поймешь. Глаша рассказала мне о поступке твоего друга…

— Он пошутил.

— Это безобразие, — вдруг рассмеялся Сергей Серафимович. — Хватать за коленку великую княжну! С ума сойти! Ну и друзья у тебя, Андрюша!

— Он мне не друг. Он приятель по гимназии.

— Не спеши отрекаться. Еще не прокричал петух.

Андрей глядел вниз. Огоньков было куда меньше, чем вечером. Только выделялась цепочкой искр набережная да светились иллюминаторы парохода, что швартовался у мола.

Большая ночная бабочка ударилась о фонарь так, что он закачался, спланировала вниз и уселась на рукав Сергею Серафимовичу.

— Ты все забыл? — спросил отчим.

Андрей пригляделся к бабочке. Толстое мохнатое тело, пеструшкины крылья чуть ли не в пядь.

— Церура винула, — сказал Андрей. Вернее, сказал его язык — он сам не думал, что помнит название этой редкой хохлатки.

— Правильно, Большая гарпия. Чудесный экземпляр. У меня в коллекции куда хуже.

Бабочка лениво взмахнула крыльями и поползла по рукаву, набирая разбег. Потом сорвалась и полетела в темноту.

— А славно было в горах, — сказал Сергей Серафимович. И Андрей понял, что отчим ждет подтверждения своим словам.

— Славно, — согласился он.

Небо очистилось от облаков, и звезды на нем были яркими, чистыми, словно между ними и Андреем не было ничего — ни воздуха, ни расстояния. Где-то там внизу спит Лидочка. Ее волосы разметались по подушке, она улыбается во сне…

— Как спокоен и гармоничен этот мир, — произнес отчим. — Он не ведает ни смерти, ни крови. Хотя именно сейчас вон в том доме — видишь огонек — умирает от чахотки красивая молодая женщина. Она задыхается, она просит свою мать спасти ее… Впрочем, даже эти страдания и эта приближающаяся смерть не могут нарушить общей гармонии.