Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
Во дворе осталась вторая машина, Великого князя.
Через несколько минут автомобиль остановился у дома 64 на Гороховой.
Автомобиль остался на улице, не доезжая нескольких саженей до дома, а Юсупов пошел к воротам. Там стоял дворник, он не хотел пускать Феликса, но тот сказал, что господин Распутин его ждут и велели прийти с черного хода, чтобы не беспокоить агентов охранки.
Дворник не узнал князя, на что тот и рассчитывал, оставаясь в темноте за воротами и поднимая воротник дохи, словно замерз. Пришлось дать ему четвертной. Дворник помял ассигнацию в пальцах и пропустил гостя.
В черном ходе было темно. Завизжала, кинулась из-под ног кошка. Все-таки Россия — всегда Россия, размышлял Юсупов, ощупью поднимаясь наверх. В доме живет диктатор империи, его надо охранять днем и ночью. И что же? Охранники сидят в парадном подъезде, а с черного хода любой может подняться к старцу неузнанным, в худшем случае подкупив дворника. Ну ладно, не хватает агентов — так повесьте лампочку!
Феликс не был уверен, нужная ли ему дверь перед ним. Но на дверях черного хода не было табличек с номерами квартиры.
Он тихонько постучал, рассчитывая на то, что если квартира чужая, то обитатели ее спят и не услышат, что кто-то скребется с черного хода.
Тут же из-за двери послышался приглушенный голос старца:
— Кто там?
— Григорий Ефимович, это я, Феликс. Приехал за вами, как договаривались.
Оба таились, словно мальчишки, которые собрались за яблоками в монастырский сад.
Загремела цепочка. Затем скрипнула задвижка — без помощи хозяина с черного хода войти нелегко.
На кухне тоже было темно. Только у Распутина в руке свечка.
— Ты чего закрываешься? — Распутин подозрительно смотрел на шапку с опущенными ушами и поднятый воротник.
— Мы же сговорились, — нашелся Юсупов, — чтобы сегодня про нас никто не знал.
— Верно, верно, — сказал старец.
Он тоже был взволнован — он ждал визита в знатный дом, ибо был тщеславен и в глубине души пресмыкался перед знатью. Потому проклинал и клеймил князей и графов за то, что не любят народ и не помогают государю править Россией.
Они прошли в спальню, где Распутин, бывший до того в длинной ночной рубахе, натянул черные бархатные шаровары, белую шелковую рубашку, вышитую васильками, подпоясался малиновым шарфом. И сразу стал похож на скомороха или на актера, изображающего русского мужика. Шуба и бобровая шапка валялись на сундуке, и Распутин молча одевался, потом сунул ноги в высокие валенки.
— Теперь и идти можно, — сказал он.
Теперь и умирать можно, мысленно поправил его Юсупов.
— Ну что, сначала к цыганам или потом? — спросил старец. — А то ждут нас там.
— Можно и к цыганам, — стараясь казаться равнодушным, произнес князь.
Распутин сразу всполошился.
— А что? К тебе нельзя? — спросил он. — Мамаша приехали?
— Не беспокойтесь, — сказал Феликс. — Мама с Ирэн в Крыму, еще не приехали. У меня сегодня товарищи были, да разъехались.
— Не люблю твою мамашу, — признался старец, направляясь к кухне. — Небось с теткой Лизаветой дружит. Они все на меня матушке клевещут. Матушка мне их клеветы сразу передает. Не получится у них.
Во дворе старец сказал:
— Хочу посмотреть, как ты дворец отремонтировал. Люди хвалят, говорят, как царский.
— Сейчас и посмотрите, — сказал Феликс.
Вдруг его начала молотить дрожь, и он, чтобы скрыть ее, сказал:
— Что-то сегодня мороз сильный.
— К утру еще сильнее будет, — ответил Распутин. — А ко мне днем Протопопов приезжал. Знаешь зачем? Не выходи, говорит, из дому два дня. Есть сведения, что тебя ночью убивать будут. Или сегодня, или завтра. Ничего себе, даже охранить не могут. За что им батюшка деньги платит?
Распутин говорил не уставая, ворчал, но без злобы, хотя Феликсу, конечно же, было страшно слушать эти слова, — словно старец испытывал его, намекал на то, что обо всем ему известно.
— Поедем, поедем. — Князь старался казаться спокойным. Он взял с сундука шубу и стал надевать ее на Распутина. Если бы нож — сейчас бы ударить его — никто не догадается. Или еще лучше — пистолет! Нет, так нельзя, у него в комнатке за кухней прислуга спит.
— Деньги-то, деньги забыл! — Распутин вырвался, открыл сундук. Пачки денег лежали там, завернутые в газеты. Распутин вытаскивал деньги из бумаги и совал в карманы шубы.
— Столько денег? — Князь не удержался, вопрос получился глупым.
— Сегодня получил, — ответил старец. — Добрые люди принесли. Мне добрые люди много денег приносят, а я их на добрые дела пускаю. Я их и не считаю, на что мне деньги считать, что я — Митька Рубинштейн, что ли?
Распутин рассмеялся, но, когда пошли по черному ходу, оборвал смех, чтобы не разбудить прислугу.
Они очутились на площадке лестницы. Дверь закрылась, и наступила полная темнота. Юсупову стало страшно, как никогда в жизни. Он даже присел от страха, опершись о стену, — сейчас Распутин задушит его, обязательно задушит. Он обо всем догадался и только ждет момента, чтобы разделаться с Феликсом.
Князю было страшно жалко себя, такого молодого, талантливого, красивого, у которого вся жизнь впереди. И какое право имеет этот темный старец, мошенник и совратитель женщин, убить его?
Он хотел закричать, но крик не получился, а снизу, с нижней площадки лестницы, послышался грубый голос Распутина:
— Ты чего застрял? Темноты боишься, что ли?
— Иду. — Феликс не сразу заставил себя последовать за старцем. Внизу хлопнула дверь. Распутин вышел во двор.
В доме Распутин хотел было идти наверх, к кабинету, но Юсупов за рукав шубы потащил его вниз.
— Там все накрыто, — сказал он.
Только бы друзья не зашумели! Распутин чуткий, как лесной зверь.
— Почему в подполе? — удивился Распутин. — Ты мне не говорил. Что же, ты меня в дворницкой принимать будешь?
— Я люблю те покои. — Юсупов вел его вниз по лестнице, толкнул дверь в подвал. — Никто не побеспокоит, можно с друзьями посидеть. У меня сегодня уже были, только ушли. Видишь, я слуг отпустил, некому со стола убрать.
— Ну и правильно, что отпустил. — Вид стола с остатками чаепития успокоил Григория. Он повесил шубу на вешалку в узкой комнате, а сам прошел в столовую. Но садиться не стал, а повторил: — И чего этот Протопопов меня оберегает? Я ведь заговорен от злого умысла. Пробовали, не раз пробовали меня жизни лишить, да Господь все время просветлял. Вот и Хвостову меня погубить не удалось. Прогнали Хвостова, где он? А я вот тут, добро людям несу. А кто меня тронет, тому плохо придется.