Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
— Офицер! — закричал мужик рядом с Колей. — Здесь он! Пускай говорит! Чего попрятались?
— Пускай говорит! — шумели вокруг.
— Ну вот, — Коля сказал укоризненно Раисе, но та была уверена в себе.
— Иди, — сказала она. — Почему не пойти.
Колю толкали в спину, тянули за рукав.
— Давай! Давай! — кричали издалека. — Где офицер?
Колю буквально вытолкнули из толпы на лестницу — он выпрямился, оправил шинель, фуражку.
— Разве это офицер? — закричали из толпы. Но кто кричал, Коле было непонятно, потому что все лица были серыми пятнами — все одинаковые. Да и сам он для людей был лишь силуэтом на фоне открытой двери в городскую управу, вестибюль которой был ярко освещен.
— Какой это офицер? — кричали совсем рядом. И еще кто-то засвистел: — Это же прапорщик!
— Господа! — закричал тогда Коля, который понимал, что, если не найти нужных слов, его могут растоптать, избить, убить. — Вы не правы, господа! Офицерство совсем не однородное! Я сегодня стоял рядом с адмиралом Колчаком! Это настоящий патриот — он тоже за революцию!
Несколько человек закричали «ура!». Дальше, по бульвару, те, кто ничего не слышал, подхватили, крик прокатился вдаль. У управы давно уже молчали, а окраины толпы все шумели.
— Вспомните лейтенанта Шмидта! — Коля поднял руку, как Суворов, который шел впереди своих гренадеров. — Он был золотопогонником, но отдал жизнь за свободу народа… Гарантия свободы — сплочение всех сторонников Временного правительства!
Коля говорил и еще — ему кричали, ему свистели, впрочем, мало кто понимал или слышал, что говорил этот худой высокий прапорщик. Самый упрямый из трамваев двинулся, пробиваясь сквозь толпу. На темной улице особенно ярко светились его окна.
Коля хотел спуститься к Раисе, но за его спиной уж стоял сам городской голова и еще какие-то чины из Думы. Еранцев тянул Колю внутрь здания:
— На минутку, господин прапорщик. На минутку.
В вестибюле толпились люди состоятельного и весьма напуганного вида.
— Мы вам искренне благодарны за то, что вы успокоили толпу, — сказал Еранцев.
Один из гласных, тучный и тоскливый, протирая пенсне, добавил:
— Мог быть мордобой или даже смерть, да, смерть!
Остальные в вестибюле недовольно зашумели — гласный был нетактичен, никто не намеревался говорить о смерти.
— Господа! — возопил тучный гласный. — Вы забываете о судьбе мичмана Фока!
— Надеюсь, никто из нас не последует его глупому примеру, — отрезал Еранцев. — В десять здесь будет адмирал. Давайте выберем президиум. — Еранцев обернулся к Коле. — Надеюсь, вы не откажете представлять ваше боевое офицерство.
— Неужели не найдется более достойного офицера? — спросил Коля. Он вспомнил, что Раиса стоит на улице, среди солдат, в темноте, ждет его — надо спешить.
Но Еранцев тут же повлек Колю, расталкивая людей, толпившихся на лестнице, на второй этаж, к буфету, чтобы подкрепиться, а вокруг в тесноте и различии мнений согласовывали состав президиума. Пока спорили, Коля успел съесть холодную куриную ножку и запить хорошей мадерой.
Колчак прибыл в Думу в десять ноль-ноль. Его приближение издали анонсировалось перекатывающимся криком «ура!», что приближался по бульвару.
Включили привезенный прожектор и им осветили ступени управы. Колчак стоял прямо, не щурился, хотя лицо было мертвенно-белым — свет прожектора бил прямо в глаза. Колчак сообщил, что приветственные телеграммы правительству посланы. Затем он дал согласие на разоружение полицейских и жандармов. Караул у казначейства и учреждений будут пока нести матросы.
Затем Колчак прошел внутрь управы, и там, в зале, наполненном гласными Думы, а также зрителями, заседание продолжалось. Отвечая на вопросы, Колчак вел себя сдержанно и ничем не выдавал ни усталости, ни раздражения. Что ж, показывал он каждым жестом и словом, вы так хотите. Я ваш верный слуга. Соратник.
Правда, не все так это понимали. Возмутителем спокойствия оказался вертлявый вольноопределяющийся, который стоял у сцены и держал в руке блокнотик. Он выкрикивал свои вопросы невпопад и нагло, чем вызывал восторг гимназистов и мальчишек, набившихся на галерку.
Вот этот вольноопределяющийся и оказался соломинкой, сломавшей спину верблюду. Колчак неожиданно остановил Еранцева, сделал шаг вперед и со злобой, сквозь зубы, но достаточно громко спросил:
— Вы кто такой, ну?
И в глазах, и голосе Александра Васильевича была такая сила, что зал послушно замолк, а вольноопределяющийся вытянулся во фрунт и покорно сообщил:
— Вольноопределяющийся Козловский, ваше превосходительство!
Галерка шумела, свистела, поддерживая Козловского. Колчак замолчал. Он смог пристыдить, испугать одного человека, но не мальчишек, защищенных от него расстоянием, высотой и обществом себе подобных.
И тогда Коля понял, что он может и должен помочь адмиралу. Коля встал, прошел несколько шагов к краю сцены и, подняв руку, закричал:
— Тишина!
Голос у Коли зычный, глубокий.
— Я требую! — продолжал Коля, и все замолчали. — Немедленно вывести из зала этого подонка. Он позорит весь город. Он позорит революцию!
Второе выступление за вечер оказалось даже более успешным, чем первое.
— Долой! — закричали в зале.
— Нет, — перекрыл шум голосов Коля. — Так не пойдет. Господин Еранцев, поставьте вопрос на голосование!
Проголосовали. Через три минуты Козловский покорно пошел к выходу. На демократических основаниях. Галерка свистела разрозненно и неуверенно.
Когда собрание кончилось, Колчак остался на сцене, разговаривая с гласными.
Еранцев увидел, что Коля намерен уйти, сказал:
— Нет, ты теперь наш, ты теперь политик.
Он под локоть повел Колю на сцену.
Они подошли к группе беседующих, и Колчак, не оглядываясь, почувствовал их приближение. Он резко повернулся к Коле и сказал: