Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
— Спасибо, прапорщик. Вы оказали мне ценную услугу.
— Ну что вы, ваше превосходительство, — искренне смутился Коля. — Это был мой долг.
— Мы намерены привлечь молодого человека к нашей деятельности, — сказал Еранцев.
— Похвально, — согласился Колчак.
Он улыбнулся открыто и дружески — он умел это делать и знал эффект открытой улыбки на сухом жестком тонкогубом лице. И протянул руку.
Пальцы адмирала были холодными и чуть влажными.
— Рад с вами познакомиться, — сказал Колчак. — Прапорщик…
— Берестов, Андрей Берестов.
— Где служите?
— В Симферополе. Здесь я в отпуске по семейным обстоятельствам.
— Завтра прошу вас быть в моем штабе на борту «Георгия». Вам будет удобно в десять утра?
— Так точно, — сказал Коля. — Разумеется.
Еранцев полуобнял Колю за плечи и запел:
— Не забудь, что ты наш — наш, наш…
Раиса дождалась Колю. Она пробралась в зал, только он ее не заметил, и видела его триумф.
Она ждала его у выхода, выскочила из темноты, подхватила под локоть — Коля даже испугался.
— Что он тебе говорил? — спросила она.
— Кто?
— Ах, не притворяйся, — Колчак, — засмеялась Раиса и ущипнула Колю за локоть. — Сам адмирал. Думаешь, я не видела?
— Он завтра ждет меня.
— Ой, Пресвятая Богородица, — пропела Раиса. — И за дело! Ты как того, прапорщика, посадил. Ты смелый!
Раиса поднялась на цыпочки и поцеловала Колю в угол рта.
— Погоди, — сказал Коля, — домой придем.
— Сама еле терплю, — сказала Раиса. — Я как волнуюсь, сразу желания возникают. И аппетит!
Это показалось ей очень смешным.
Улицы были совершенно темными, только белели заборы да полосы по краю тротуаров. В конце концов Веселкин не такой уж дурак.
— Может, адмирал тебя к себе возьмет, — сказала Раиса.
— Ну уж… оставь.
— А как мне тебя теперь звать? — засмеялась Раиса. — Колей или Андрюшей?
— Как хочешь.
— А зачем ты имя поменял? Может, его полиция ищет?
— Я тебе обязательно расскажу, — сказал Коля. — Ты не бойся. Я честный человек.
— А мне на что твоя честность? — засмеялась Раиса. — Мне мужик нужен, а не монах.
Глава 3
Путешествие Лидочки, бесконечное, пока длилось, показалось мгновенным, когда она очнулась. Как обморок. Лидочке раз в жизни пришлось упасть в обморок, на молебне в гимназии, прошлой весной. Ей было душно, потом стало тошнить, и все поплыло. А когда она открыла глаза, легкие были наполнены отвратительным запахом нашатыря. Ей сказали, что она пробыла в обмороке минут десять, пока все суетились, бегали за доктором и искали нашатырь.
Именно эта краткость даже долгого беспамятства лежит в основе тех религий и учений, что проповедуют переселение душ, — смерть в них становится секундным переходом в иное состояние.
Еще не открыв глаза, Лидочка поняла, что проснулась ранней весной.
Наверное, это стало ее первой мыслью, потому что, отправляясь в путешествие и страшась его, Лидочка начала думать — куда она попадет. А когда завершила путешествие, подумала, что такой холодный, но уже включающий в себя пробуждающиеся запахи завтрашней листвы, теплоту уже греющего солнца воздух бывает лишь в марте.
Лидочка открыла глаза и зажмурилась вновь, потому что в лицо ударил солнечный луч.
Она повернула ладони к земле и поняла, что лежит на гальке, к счастью, сухой. И даже не очень холодной. Видно, солнце за день согрело ее. За день? Конечно же — солнце справа, на западе. И уже садится. Значит, скоро вечер.
Лидочка села, опершись на ладонь, и галька под ладонью разъехалась, отчего пришлось коснуться холодных и мокрых голышей, что скрывались под верхним прогретым слоем. Лидочка встала. Пляж был пуст — ни одного человека. Лидочка перевела взгляд на море — море также было пусто. Впрочем, в такое время года, да еще к вечеру, ялтинские рыбаки в море не выходят.
Чайки кричали, дрались вдали у воды — но это был единственный звук, и оттого было тревожно.
«Я оказалась в будущем весной вместо осени. Может, сломалась машина? Если я здесь одна… Тогда надо скорее домой — а то вдруг родители куда-нибудь уедут?» Лидочка поймала себя на том, что идет, ускоряя шаг, скользя по гальке, к тропинке, чтобы скорее подняться наверх… И тут она остановилась с облегчением.
Глупая, сказала она себе. Почему надо ждать? Если ты отстала, нажми снова на кнопку — только аккуратнее, и догонишь.
Лидочка даже рассмеялась — глупые страхи! И в мгновение ока море и крики чаек перестали казаться зловещими.
Не исключено, рассуждала Лидочка, что Андрюша уже ждет меня у платана. Может, даже сегодня. В шесть часов. Каждый день — в шесть часов…
Лидочка поднялась наверх и быстро пошла по узкой аллее к выходу из сада, мимо пустой эстрады, металлических прутьев, что держат летом тент у шашлычной, мимо заколоченного ресторанчика… Сад был совершенно пуст и беззвучен, и оттого тревожные мысли возникали вновь.
Если табакерка могла ошибиться на полгода, она могла ошибиться и на пять лет? И на десять? Она могла забросить ее за десять лет, а Андрюшу — за сто… Что знает она об этой табакерке? Почему так легко доверилась ей?
— Выхода не было! — сказала Лидочка вслух, будто хотела отогнать кем-то навеваемые сомнения. — Что мы могли сделать?
Никто ей, разумеется, не ответил, даже эхо молчало.
Лидочка быстро шла к набережной, с каждым шагом все более оказываясь во власти воображения, рисовавшего ей картины пустого города, подобно умершим городам будущей Земли, как описывал их Герберт Уэллс. Сейчас начнет темнеть, и изысканные, слабые, изнеженные элои спрячутся в развалинах своих замков, отдав землю во власть страшных морлоков. А она? Беззащитная, никому не нужная, никому не известная…