Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
— Если хочешь, я тебе покажу его могилу, — сказал Ахмет. — Я знаю, где она.
Ему хотелось, чтобы Лидочка рассказала, что же вышло между ними, почему они потеряли друг друга. Лидочка понимала, что Ахмет имеет право на ее доверие, и потому она сказала ему часть правды. Будто она помогла Андрею бежать из-под стражи и они должны были встретиться. Но потеряли друг друга. В поисках Андрея она вернулась. Рассказ был неубедителен, он рождал куда больше вопросов, чем давал ответов. Но Ахмет и это вытерпел и не стал ставить под сомнение слова Лидочки. Зачем? Захочет, расскажет потом.
Когда они вышли из гостиницы, за ними увязался сутулый человек с очень пышными усами, в теплом, не по погоде, пиджаке. Но ни Ахмет, ни Лидочка не ждали слежки и потому не оборачивались. На набережной было празднично от жаркой погоды и бурных новостей со всех краев света. Мальчишки бегали с газетами, и вокруг них возникали небольшие толпы — все ждали, прибили или не прибили щит к вратам Царьграда, будто от этого зависела их жизнь.
Ахмет отыскал извозчика — цены были дикие, еще полгода назад извозчик зарабатывал пятьдесят рублей в месяц — сейчас он потребовал столько, чтобы доехать до Алупки.
— А почему Андрюша там? — спросила Лидочка.
Она надела темную шляпку с вуалеткой, и Ахмету показалось, что она была на ней летом тринадцатого года, когда они познакомились.
— Не знаю, что его туда понесло, — сказал Ахмет. — Тамошний полицейский его застрелил, а Мария Павловна не смогла добиться, чтобы разрешили похороны в Симферополе. Они тянули — никак не могли сообразить, его застрелили или он сам застрелился.
Ахмет не улыбался, Ахмет говорил равнодушно — об очень далеком событии, и Лидочке показалось, что он уже тяготится встречей, — Ахмет всегда был подобен бенгальскому огню.
— Слушай, — сказал он извозчику, — я еще двадцать рублей приплачу — только поезжай быстрее, а?
Извозчик был русский, толстозадый, краснолицый — раньше все извозчики были татарами, а теперь приехали русские, кто-то им помогал обустроиться и охранял от местных конкурентов. Жизнь в Крыму менялась быстро и становилась злее. В Севастополе расстреляли матросов, которых обвинили в убийстве мичмана Фока. Лидочка не знала, кто такой мичман Фок и за что его убили.
Сзади в отдалении пылил закрытый автомобиль, и Ахмет сказал:
— Где те сладкие времена, когда мы ездили на собственном моторе?
Пролетка миновала узкие улицы Алупки, где веранды вторых этажей почти смыкались над головой, а аккуратная булыжная мостовая была покрыта лиловым одеялом лепестков глицинии. Затем по хорошей ровной дороге проехали мимо вилл и пансионатов, где обитали воспрявшие духом с концом революции и разрухи чахоточные больные. Здесь, на окраине Алупки, от дороги отделилась ветвь, ку-де-сак, то есть тупик, который упирался в массивное, совсем новое желтое, но претендующее на облик древности церковное здание, повторяющее внешним видом, но никак не духом, средневековый византийский храм. Возле церкви на широкой площадке лежал еще не убранный строительный мусор — то ли его достраивали, то ли ремонтировали…
Извозчик остановил пролетку, не доезжая метров трехсот до церкви, и только тут Лидочка с внезапным спазмом сердца поняла, что она приехала к Андрюше. Андрюша лежит здесь, за кирпичными белеными воротами, на кладбище, поднимающемся круто по склону, и даже ясно с первого взгляда, где его надо искать… Там, наверху, у каменной стенки, ограничивающей кладбище. Догадаться об этом было несложно — внизу, у дороги, деревья, которые окружали памятники и плиты, уже успели вырасти и затеняли землю, а наверху они были невелики, как кусты, редкие саженцы поднимались возле плит, подчеркивая их обнаженную сиротливость…
От раскрытых железных ворот вверх вела центральная аллея, или, скорее, центральная лестница кладбища. Кладбище было небогатое, большей частью на нем хоронили чахоточных, которые померли в пансионах и их родные не имели средств либо желания перевозить их домой. Порой среди скромных памятников встречались монументы побогаче — они принадлежали алупкинским домовладельцам либо врачам. Почему-то Лидочка, которая поднималась, все замедляя шаг — не от усталости, а от нежелания ног приближать ее к встрече с Андреем, внимательно читала надписи на плитах, отмечая, что среди погребенных чаще всего встречаются молодые польки и младенцы, не достигшие года.
Наверху было почти жарко. По-весеннему зеленая и яркая трава росла там неплотно, обходя камни и россыпи щебня. Кто-то, посадивший там саженцы деревьев и кустов, ухаживал за ними, подвязал и даже, как видно, поливал — темные круги влажной земли еще не высохли вокруг тонких стволов.
Лидочка повернула направо и, угадав, пошла к светлой плите.
На плите было написано:
«Андрей Берестов. Погиб 16 октября 1916 года в возрасте 21 года».
Могила была ухожена, вокруг плиты выполото, песок подметен.
— А кто ухаживает за могилой? — спросила Лидочка.
Ахмет пожал плечами. И Лидочка вспомнила, что это он платит кому-то.
— Спасибо, — сказала она.
В ней не было горя. Куда тяжелее было в первый день, когда Ахмет сказал о смерти Андрюши. Значит, это проклятая табакерка забросила его в осень. На четыре месяца раньше, чем ее, и он оказался здесь совсем один. Он думал, что войны уже нет, а его убили… Сейчас это просто кладбище. Ты знаешь, что в этой могиле похоронена вдова купца, в этой — действительный статский советник из Варшавы, в этой — девица Григорянц, а в этой — невинно убиенный Андрей Берестов. Но к ней, к живой и чувствующей Лидочке, это не имеет отношения. Потому что это случилось очень давно.
От Лидочки требовалось какое-то особенное поведение — его ждал Ахмет, ждала и она сама от себя. Что надо сделать? Броситься на плиту, разметав волосы? Рыдать — на кого ты меня покинул? Или просто сидеть на лавочке, грустно опустив голову… Что за циничные мысли? Здесь же похоронен мой муж, мой единственный любимый человек, ради которого я уехала в чужой мир, в чужое время. А он умер…
— Я пойду погуляю, — сказал Ахмет. — Немного погуляю и приду. Минут через десять. Хорошо, Лидия?
— Спасибо, — сказала Лидочка. — Приходи.