Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
— Идите спать, господин Берестов!
Андрей склонился перед таким проявлением вежливости и вышел из зала, веселье в котором лишь набирало силу.
В вестибюле также было довольно людно, и, несмотря на то что большие часы, висевшие над стойкой портье, показывали десять часов, кипение страстей разгоралось — сюда выходили из ресторанного зала, чтобы поговорить наедине, сюда забегали люди с улицы, кого-то спрашивали, кого-то требовали, ссорились и мирились, на длинном диване под пальмой в кадке сидели в рядок три весьма разукрашенные брюнетки в коротких юбках и матросских блузах. Андрюша понял, что это — проститутки, и ему стало неловко и даже чуть страшно оттого, что он может сейчас — и никто этому не удивится — подойти к этим девицам и купить тело любой из них. У Андрея даже лоб вспотел от такой мысли, и, истолковав его взгляд по-своему, одна из девиц окликнула его на плохом русском языке:
— Солдатик, пойдем, хорошо?
Андрей поспешил прочь, и вслед ему был слышен смех.
Андрей вышел на улицу. Освещена она была плохо — фонарей всего два, возле самой гостиницы. Далее улица освещалась лишь светом из окон. Так как электрического освещения в большинстве домов не было, свет этот был тусклым. Дальше по улице видны были ярко освещенные открытые двери и окна кофеен, что придавало ей атмосферу некой театральности.
Из темноты возникли два белых глаза и, страшно светя, надвинулись на Андрея, который отпрянул к стене, не сообразив сразу, что это автомобиль, настолько автомобиль был чужд этому антуражу. Из автомобиля, остановившегося перед «Галатой», выскочил офицер и помог сойти толстому генералу, императорский шифр на золотых погонах которого сверкнул, как драгоценный камень. Генерал и офицеры, сидевшие в моторе, рассмеявшись какой-то шутке, исчезли внутри гостиницы.
Андрей решил выйти к морю. Вечер был слишком теплым, безветренным, словно ты находишься в комнате с плотно закрытыми окнами и форточками. Запахи города слагались из ароматов восточной кухни, миазмов, плохой канализации и тех неуловимых запахов, что накапливаются в каждом южном городе столетиями. Порой уже сто лет назад источник аромата исчез, но, вцепившись в соседние запахи, он продолжает вливаться в общий аромат города.
Андрей пошел вниз по улице, он знал, что надо идти под гору — в конце концов выйдешь к морю.
На площади паслось стадо столиков, вынесенных из небольших харчевен, на столиках стояли керосиновые лампы, за столиками сидели греки и негромко разговаривали, из кофейни доносилась греческая песня, совсем такая же, как в Балаклаве или Керчи.
Посреди площади шарманщик крутил ручку хриплой шарманки, игравшей нечто немецкое, на плече у него неподвижно торчал белый попугай, а на шарманке горела большая свеча.
Из-за медленно ползущего облака выглянула тонкая старая луна, черное дно площади стало серебристым, а тени черными. Навстречу Андрею шел патруль. Три солдата — винтовки с примкнутыми штыками, — молодой поручик с повязкой на рукаве.
— Молодой человек! — окликнул поручик Андрея. — Вы куда пошли?
— Добрый вечер, — сказал Андрей, не обидевшись на оклик. — Как вы догадались, что я русский?
— Опыт, — сказал офицер, а солдаты засмеялись.
— Я в гостинице остановился, — сказал Берестов.
— А не позволите ли вы посмотреть на ваш документ? — вежливо спросил офицер.
Солдат зажег электрический фонарь, и офицер, взяв временное удостоверение Берестова и пропуск в военную зону, добытые для него Авдеевым, прочитал их и вернул Андрею.
— Неужели интендант? — спросил офицер, и Андрей понял, что ему не хочется, чтобы его приняли за торговца или спекулянта.
— Это потому, что я в гостинице живу, — сказал Андрей. — Нет, нас устроили в гостинице, но вообще-то мы — экспедиция, мы будем изучать здешние храмы.
— Какие здеся храмы, — сказал один из солдат. — Здеся одни ихние мечети.
— Вы не правы, — возразил Андрей. — Когда-то эти мечети были построены как православные церкви, а потом сюда пришли турки и приспособили их для себя.
— Вот я и говорю, — сказал второй солдат. — Это все наша земля, русская.
— Вы, я вижу, у нас первый день, — сказал командир патруля, — и правил наших не знаете. Здесь случаются и грабежи, и убийства. Обстановка, я вам доложу, тревожная.
— Почему? — спросил Андрей. — Город кажется очень мирным.
— Он сейчас кажется мирным, — сказал поручик, — а вы бы сюда попали год назад, когда наша армия сюда вступила, — стон стоял!
— Да, я тут был, — сказал первый солдат. — Это точно, что стон стоял. Сколько их порезали, сколько пограбили — уму непостижимо.
— Кто грабил? — не понял Андрей. — Турки?
— Какие турки? Турки бежали отсюда, — сказал поручик. — Это греки. Их, конечно, теоретически можно понять — столько лет они были лишены даже элементарных человеческих прав. Но вы не представляете, какие звериные темные инстинкты проснулись в толпе. Шел грабеж, совершались убийства, поджоги, осквернялись мечети и кладбища…
— Девок насиловали, — сказал солдат. — Сам видал.
— Я боюсь, — сказал поручик, — что, когда мы уйдем отсюда и турки вернутся, снова будет резня. Только наоборот.
— В этом беда всех многонациональных империй, — сказал Андрей. — Такое случалось и в Древнем Риме.
— О Древнем Риме не знаю, — улыбнулся вдруг поручик, который был, очевидно, славным малым, — не бывал. Но что в России мы то же самое получим, не сомневаюсь.
Он приложил руку к фуражке, потом протянул ее Андрею:
— Поручик Митин, Юрий Константинович.
— Берестов, Андрей Сергеевич, — сказал Андрей. Он с радостью пожал руку этого простоватого, курносого, с хитрецой в глазах поручика. Так в первый же день он обзавелся знакомым.
Возвращаться в гостиницу Андрей отказался, сказав, что грабить у него нечего, — в крайнем случае он убежит.
Патруль направился дальше, а Андрей, спросив для верности о кратчайшей дороге к морю, свернул с площади направо и пошел узкой кривой улицей, мостовая которой углублялась к центру, там по канавке стекала черная вода, от которой плохо пахло. У домов, как правило, был каменный, сложенный из плит первый этаж, второй же, деревянный, выдавался над первым. Над головой дома почти смыкались, оставляя лишь узенькую щелку темного неба. Андрей шел, осторожно переставляя ноги и придерживаясь левой рукой за стенки. Порой наверху из открытых окон доносились голоса людей, которые, может, пили чай или говорили о войне и возвращении турок, а может, о рыбной ловле. Заплакал ребенок — в ответ зазвенели женские голоса, успокаивали в три голоса. Улица была короткой — потом она расширилась в еще одну площадь. У ее края стояла превращенная в мечеть чудесная романская церковь. Полумесяц на месте креста, ясно видный на фоне подсвеченных луной облаков, казался недоразумением.