Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
Второй грек задал тот же вопрос, но уже настойчивее.
Последовал ответ. Краткий. Злой.
И тут же — взрыв голосов тех греков, что окружили Андрея. Один из них даже отделился от группы и пошел к нападавшим, но бандит поднял нож острием вверх, как бы любуясь им, медленно шагнул навстречу греку. Тут же из дверей таверны выскочил толстый мужчина. Он опрокинул один из пустых столиков, что стояли на мостовой. Потом вытянул руку вперед, и Андрей понял, что у него в руке пистолет. Последовала вспышка и негромкий за возбужденными голосами выстрел. Воплем откликнулся один из нападающих, и нож, звякнув, упал на каменную мостовую — заблестел ярко и холодно. Андрей лишь поворачивал голову — туда-сюда, как зрители на соревнованиях по лаун-теннису.
Раненый турок сел на мостовую, он нагнулся к вытянутой ноге и быстро говорил — злобно и отчаянно, но его товарищ, вместо того чтобы помочь, побежал прочь, и его никто не задерживал, потому что все сгрудились вокруг раненого и галдели так, словно поймали самого дьявола.
В домах открывались окна, и голоса, большей частью женские, спрашивали, что произошло. Андрей стоял в стороне и не знал, что ему делать дальше, и тут ему на плечо легла рука. Он чуть не лишился чувств от страха — так это было неожиданно. Оказалось, всего-навсего поручик Митин.
— Прибежали на шум, — сказал Митин, — вижу, знакомая фигура. Зря вы тут стоите — мало ли что. Идите-ка спать. Вас это не касается.
— Спасибо, — сказал Андрей, — сейчас воспользуюсь вашим советом. А разве вас не интересует, что здесь произошло?
— Мы никогда не узнаем. Мы их тарабарщине не обучены.
— К сожалению, все не так, — сказал Андрей. — Виновник всего переполоха — я. Это за мной бежали.
И он рассказал Митину о том, что произошло. В это время пришел местный полицейский в феске, сонный и злой, и началось долгое выяснение. Откуда-то появился фельдшер, который начал перевязывать стонущего бандита, на что последовали возражения и новая волна криков. Юрий объяснил, что на Андрея напали турецкие грабители, но они забежали за ним в греческий квартал, куда, пока русские не ушли, туркам появляться без нужды не следует.
— Впрочем, давайте я вас провожу до гостиницы, — сказал Митин. — Я тут одного солдата для порядка оставлю, но, думаю, они без меня разберутся.
До гостиницы оказалось совсем недалеко — кофейня, у которой ранили бандита, располагалась на той же улице.
— Как же меня выследили? — спросил Андрей.
— Наверное, пока вы по берегу моря гуляли, — сказал Митин. — Там всегда ошивается всякая шантрапа. А когда вы отправились домой переулками, они решили воспользоваться моментом.
— Но один из них подстерегал меня на полдороге.
— Они тут все переулки знают — как вы у себя дома. Вы сами откуда?
— Я из Симферополя.
— А я москвич, — сказал Митин. — Коренной москвич.
— Я в Москве учусь, в университете, — сказал Андрей. И замолк. Потому что он учился там по земному счету столь давно…
— Я там многих знаю, — сказал Митин. — Я сам из вольноопределяющихся. Только с зимы пятнадцатого в школу прапорщиков пошел.
Они остановились у гостиницы.
У дверей стоял мотор, в котором спал шоффэр.
— С завтрашнего дня мы начинаем раскопки, — сказал Андрей. — Я буду рад, если вы найдете время нас навестить.
Митин поблагодарил его и откланялся.
Андрей вошел в вестибюль. Запахи перегара, дешевой помады и чеснока были настолько густы, что Андрей остановился в дверях, не в силах преодолеть эту стену.
В вестибюле, как и прежде, дым стоял коромыслом.
Андрей чувствовал смертельную усталость, при которой никого не хочется видеть и слышать, — только бы забраться в норку и заснуть. Портье достал из ячейки ключ Андрея на отполированной тысячью рук деревянной груше.
— Вас спрашивали. — Он достал из ячейки визитную карточку.
Андрей с удивлением прочел на карточке имя, написанное по-гречески и по-французски:
Мадам А.И. Теофилато, антрепренер
Внизу быстрым тонким почерком было приписано по-русски: Завтра в 2 часа пополудни в «Луксоре». И неразборчивая подпись.
— Кто мне оставил записку? — спросил Андрей.
Портье, сверкающий намазанными помадой волосами и усами, угрожающе торчащими до ушей, высоко поднял густые черные брови и сказал что-то по-гречески.
— Я не понимаю, — сказал Андрей. — Кто оставил мне записку? Чья это карточка?
На это портье совершенно серьезно ответил длинной фразой по-французски, которого Андрей, к сожалению, почти не знал.
Ладно, разберемся, сказал себе Андрей.
Он пошел к лестнице. Путь его лежал мимо длинного дивана, на котором как приклеенные сидели в ряд три девицы легкого поведения, а сбоку уместился, уткнув трость в пол и положив на ее набалдашник полные изнеженные руки, господин негоциант Сурен Саркисьянц.
— Добрый вечер, господин Берестов, — произнес он, не поднимаясь с места, — лишь его крупный нос поднялся и уперся Андрею в грудь, будто господин Саркисьянц намеревался его клюнуть. — Заприте на ночь дверь, — сказал он. — У нас небезопасно.
— Спасибо, — сказал Андрей. — Я запру.
— Спокойной ночи.
Три девицы обратили к Андрею намазанные помадой и румянами рожи.
— Спокойной ночи.
Андрей поднялся на третий этаж. Почему-то на лестнице он встретил совершенно в дым пьяного подполковника Метелкина, который волок по коридору, обняв за талию, толстую женщину в черном платье и белом переднике сестры милосердия. Наколка с красным крестом была сбита набок, и медсестра все старалась ее поправить и при этом громко говорила:
— Илья Евстафьевич, вы же пользуетесь моей беззащитностью.
— Молчи, сука, — повторял Метелкин.
Зрелище было неприятное, и Андрей хотел обойти эту парочку, но Метелкин, хоть и смертельно пьяный, сказал:
— Берестов, Берестов, из уважения к вашему положению в преступном мире дельцов и интриганов, к которому имею честь принадлежать, передаю вам Марию Валентиновну во временное содержание. Нате, подержите, потом вернете мне.
— Как вы смеете! — Медсестра наконец поправила наколку и начала рыдать.