Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
— Когда будете покидать тюрьму, — сказал писарь крысиного вида, — получите назад все по описи. Если что, то отдадим родственникам. Так что не волнуйтесь.
— Я не волнуюсь, — сказал Андрей. И успокоился. Он понял, что если бы пришел сюда с портсигаром, его бы все равно отобрали.
Камера, в которой очутился Андрей, была переполнена. Судя по нарам в два этажа, она предназначалась для восьми заключенных, а в нее набили человек двадцать или более того. Многие остались на полу, особенно вновь прибывшие.
День за окном был тусклый, в камеру попадало совсем мало света. Прошло несколько минут, прежде чем глаза Андрея настолько привыкли к полутьме, что он смог отыскать себе место у стены, рядом с грустным лохматым человеком, который сидел на корточках, прижавшись спиной к стене, и, казалось, дремал.
— И где вас взяли? — спросил сосед, не раскрывая глаз.
— На вокзале, — сказал Андрей.
— И сейчас вы скажете, что совершенно случайно.
— Случайно, — сказал Андрей.
— Я так и думал.
Лицо лохматого человека казалось надменным — нижняя губа презрительно оттопырена. Разговаривая с Андреем, он смотрел мимо него.
— Офицер? — спросил лохматый.
— Нет, я студент. Мы с женой приехали из Батума и пошли на вокзал за билетами.
— Ой, только не говорите мне, что вы студент!
Андрей не стал отвечать — в конце концов, он никому не навязывался в собеседники.
Андрей почувствовал голод и удивился себе. Вот ты сидишь в тюрьме и ждешь разрешения своей судьбы, а так как ею правят сейчас чужие люди, они могут решить, что тебе больше не следует жить на свете. И они выведут тебя к кирпичной стене, уже забрызганной кровью других людей, таких же, как ты, случайных и ни в чем не повинных.
— А вы не правы, — сказал лохматый человек. — Категорически не согласен с вами. Невиноватых не бывает. Особенно когда в России революция. Революция должна карать, и если вы покажетесь невиноватым, то она в вашем лице накажет вашего отца или деда, которые были угнетателями народа.
— Я не угнетал, — сказал Андрей.
— Мне и это все равно, — сказал лохматый. — Индивидуально мне вас жалко. Но исторически я оправдываю вашу смерть.
— А вы большевик?
— Не сходите с ума! Неужели я похож на Гавена и компанию? Будем считать, что я — случайный обыватель, схваченный, как и вы, потоком времени и насилия.
— Потоком времени? — Андрей насторожился, уловив в этих словах возможный намек на обстоятельства, известные лишь ему.
— Назовите иначе, — не стал настаивать лохматый человек. — Назовите наш век шабашем, назовите, если хотите, прологом к светлому будущему.
— А вам самому как кажется?
Лохматый не ответил, он резко обернулся, потому что со скрипом отворилась дверь. В дверях стоял надзиратель. За его спиной виден был еще один.
— Зачем спешить? — спросил лохматый. — Гильотина ждет на рассвете.
— Обед! — объявил надзиратель. — А ну давай от дверей!
Из лохматого словно выпустили воздух. Он сполз по стене и лежал, подогнув ноги, словно чудом избегнул гибели.
— У меня живое воображение, — сказал он. — При всем моем равнодушии к смерти, которая мне, кстати, не грозит, — последовал острый взгляд, словно лохматый проверял, поверили ли ему, — при всем моем стоицизме я не могу не воображать. И знаете, что я вижу? Мрачный зал в тюрьме Консьержери, аристократы, красавицы света, герцоги, архиепископы, генералы, матери семейств — все смотрят на якобинского капрала со списком в руке. Сейчас его губы назовут твое имя…
Заключенные по очереди подходили к двери и принимали от надзирателя миску с супом и ложку. Второй надзиратель внимательно следил, чтобы миски и ложки были возвращены по счету. Андрей и лохматый тоже получили свою порцию. Пожилой усач с отвислым лицом, в морском офицерском кителе без погон, посторонился, освободив край нар, чтобы им было где поесть.
Похлебка была горячая, больше ничего хорошего о ней нельзя было сказать. Но Андрей не чувствовал вкуса. Горячее — было приятно. А вкуса не было.
Лохматый, видя, что Андрей отвернулся от него, обратился к усачу, который уступил им место на койке:
— А вы, если не секрет, почему здесь?
— Я здесь вторые сутки, — сказал усач. — Меня взяли вчера, в облаве… а всех остальных расстреляли!
— Какое варварство! — сказал лохматый, словно речь шла об утопленных котятах. — А вас не расстреляли?
— Они неразборчиво записали мою фамилию, — улыбнулся усач. — А я не стал отзываться — народу в камере было много, суматоха, офицеров увели, а я вот жду второй очереди.
— Может, отпустят? — сказал лохматый.
— Посмотрим — все зависит от того, когда кончится террор.
— Кто-то их должен остановить. Должен что-то сказать Центрофлот! Это же анархия, — сказал Андрей.
— Если это анархия, то она была кому-то нужна, — сказал усач. — Городом правят две сотни матросов, которые вернулись из Ростова. Остальные достаточно пассивны.
— Вот именно это я хотел сказать, — согласился лохматый.
Надзиратели собрали миски и ложки и ушли, заперев камеру.
— А почему вы решили, что их расстреляли? — спросил Андрей усача.
— Об этом весь город знает, — ответил за моряка лохматый.
— Но зачем?
— Не сегодня-завтра в городе возникнет новая сила, — сказал усач. — Я не знаю, кто это будет — Украинская Рада, анархисты, большевики, — они заявят, что вынуждены взять власть, чтобы остановить бесчинства.
— Как вы умно рассуждаете! — воскликнул лохматый и протянул усачу руку: — Елисей. Елисей Евсеевич. Торговый агент.
— Оспенский, не так давно капитан второго ранга, механик на «Георгии Победоносце».