Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
— Только на улицу после этого — ни-ни! — крикнула добрая докторша.
Лидочка спряталась в своей комнате, закрыла дверь. Темнота в первое мгновение была спасительной, но тут же ей показалось, что Максим Исаевич так и не ушел — все еще прячется в комнате. Крепко прижав кастрюлю к животу, Лидочка нащупала на стене выключатель. Загорелся свет. Комната была пуста.
Лидочка быстро нагнулась и задвинула кастрюлю под кровать.
Лидочка высунула нос из двери — нет ли докторши? Пусто.
Она побежала к главной лестнице, которой заканчивался коридор с левой стороны. То была парадная лестница, с трюмо в рост человека между пролетами. Навстречу Лидочке поднимались незнакомые отдыхающие, по взгляду одной из женщин Лидочка догадалась, что ее прическа не в порядке. Она остановилась, поглядела в трюмо. Не прическа, а воронье гнездо. Лида поправила волосы, потом десять раз медленно вздохнула и тут подумала: «Ну и глупая я — чего же не посмотрела, что в кастрюле? Неужели сокровища князей Трубецких? А я их — под кровать!»
С этими мыслями Лидочка вбежала в столовую, в дверях она столкнулась с Борисом Пастернаком, он уступил ей дорогу. А вот Алмазов, что сидел за средним столом, резко обернулся — через плечо посмотрел кошачьим немигающим взглядом. Альбина сидела рядом, тихая, как мышка.
Лидочка пробежала к своему месту. Там стояла тарелка с макаронами — Марта взяла для нее и сберегла. И ждала.
— Ты что? — спросила Марта.
— Задержалась, — прошептала Лида. И, не одолев внезапного озорства, добавила: — Твой поклонник прибегал, испугался огласки.
— Мой… что? Ах, мерзавец! Заяц толстозадый! Практически изнасиловал меня, а теперь перепугался.
— Девушки, — со своего стола крикнул Матя. — Сегодня танцы до утра! Первый фокстрот за мной!
— Спокойно, спокойно, — прервал поднявшийся гомон президент Филиппов. — Для сведения граждан отдыхающих, которые не в курсе дела или не прочли объявления возле входа в бильярдную, довожу до сведения, что никаких танцев до утра не предусмотрено. Танцы проводятся в большой гостиной под патефон, пластинки привезены уважаемым профессором Глазенапом, за что мы его поблагодарим.
Кто-то по примеру президента похлопал в ладоши, а потом президент завершил свое выступление:
— Завершение танцев с ударом гонга в двадцать два часа ноль минут. Попрошу заявление доктора Шавло считать неудачной шуткой.
Матя развел руками — он сдавался.
Лидочка обвела взглядом людей, сидевших за столами, оживленных и радостно зашумевших, будто они в жизни еще не занимались таким любопытным и радостным делом, как танцы под патефон. Им нет дела до бед Альбины или Полины.
Ванюша Окрошко глядел на Лидочку исподлобья — видимо, унижение уже миновало, и теперь ему страшно хотелось узнать, останется ли Лида на танцы. А где Александрийский? Его не было — надо будет узнать, не заболел ли он.
Как Лидочка ни отводила глаза, все же попалась — встретилась с глазами Алмазова, поймал он ее — подмигнул, как подмигивает рыбак попавшейся золотой рыбке. Альбина смотрела в скатерть и водила по ней вилкой.
Наверное, Лидочка должна была беспокоиться о кастрюле, желать заглянуть в нее — а вдруг там золото или адская машина? Но думать о кастрюле не хотелось — что бы там ни было, все это от Лидочки бесконечно далеко. И не очень интересно. Мало ли что хочется хранить официантке в эмалированной кастрюле.
Быстро проглотив макароны и запив их чаем с лимоном, Лидочка вскочила из-за стола, сказав Марте, что вернется к танцам.
Александрийского она отыскала быстро. Он сидел с Пастернаком в комнате у докторши Ларисы Михайловны. Там горела настольная лампа под зеленым абажуром. Пастернак держал в руке лист бумаги, он читал, лишь иногда заглядывая в него. Лидочка не посмела зайти, но остановилась перед дверью так, что ее можно было увидеть.
Александрийский, сидевший лицом к двери, почувствовал ее присутствие, узнал Лидочку и поднял худую жилистую руку.
— Ворота с полукруглой аркой, — читал Пастернак, не спеша, нараспев, для себя, не заботясь о том, слушают его или нет, — впрочем, это была лишь видимость — конечно же, он слушал, как ему внимают
…холмы, луга, леса, овсы. В ограде — мрак и холод парка И дом невиданной красы. Там липы в несколько обхватов Справляют в сумраке аллей, Вершины друг за друга спрятав, Свой двухсотлетний юбилей. Они смыкают сверху своды, Внизу — лужайка и цветник, Который правильные ходы Пересекают напрямик…Лида понимала, что Пастернак говорит об Узком, об этих аллеях, увиденных точно и преображенных его талантом.
Под липами, как в подземелье, Ни светлой точки на песке, И лишь отверстием туннеля Светлеет выход вдалеке…Пастернак оборвал чтение за мгновение до того, как послышался снисходительный голос, добродушный голос Алмазова:
— Развлекаемся?
Пастернак был неподвижен — словно превратился в камень. Александрийский поморщился.
— С какой стати, сударь, — сказал он, — вы мешаете людям? Вас не приглашали.
— А я и не мешал, — улыбнулся Алмазов. — Мы с Альбиночкой шли мимо, и нам так понравились стихи, вы не представляете. Вы поэт, да?
Или он ничего не знал, или издевался над ними. Так как никто Алмазову не ответил, тот продолжал, будто оправдываясь:
— Я только вчера приехал, а вы, товарищ поэт, наверное, раньше меня. Так что не познакомились. Ага, смотрю — и Лида с вами. Ну, полный набор молодых дарований. Тогда, товарищ поэт, вы продолжайте, знакомьте нас, практических работников, с изящными искусствами. Я тут заметил, что скоро зима, а вы будто о лете пишете…