Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
Третьей была красивая Лени Рифтеншталь, ей был вручен национальный приз за культуру и искусство — лента через плечо с небольшой, словно автомобильной, шиной. Гитлер сам надел на нее ленту и попросил, чтобы Лени сняла оперу «Долина» не хуже, чем великий фильм «Гармония радости». Все хлопали в ладоши.
А потом действо перешло за грань реальности, потому что Гитлер тут же в зале, на глазах у своих соратников и, возможно, даже вездесущих советских разведчиков — почему бы не оказаться разведчиком вон тому военному, что держит поднос с коробочками орденов? — вручил белые Кресты заслуг германского орла третьего класса троим русским.
— Вы должны понять, — наставительно сказал он, — что отныне вы — предмет зависти, настоящей доброй зависти миллионов жителей земного шара, которых Германия не одарила такими крестами.
Бонзы империи согласно закивали, давая притом понять, что они свои кресты еще получат.
— А теперь, — произнес фюрер, завершив церемонию, — я прошу моих гостей разделить со мной скромный обед. Прошу в столовую.
Откликнувшись на его слова, двери, а вернее, врата в столовую — не менее гигантскую, нежели приемная, — отворились, обнаружив длинный стол под белой скатертью, по обе стороны которого, отступив на несколько шагов, стояли официанты с военной выправкой, в темно-зеленых фраках.
После мгновенного колебания Гитлер предложил руку Лени, и она первой пошла с ним в столовую. Остальные двинулись следом, причем как-то так получилось, что об Альбине разговорившиеся, словно мальчики после звонка на перемену, германские вожди забыли. Васильев сунул пустую коробочку от Креста заслуг в карман и тихо сказал:
— Пахнет дискриминацией.
— А что? — не понял Андрей.
— Летали вместе — им на шею, а нам — как иностранным лакеям. — То ли он был обижен, то ли шутил. Потом добавил: — Жаль, нельзя в «Правде» отметить.
Адъютанты, которых оказалось куда больше, чем было вначале, подходили к гостям и указывали им места за столом. Геринг сел по правую руку от фюрера, по левую — Гесс, далее сидел Гиммлер. Андрей оказался в конце стола и был отделен от Альбины.
Альбина сидела наискосок от Гитлера, и он, пока все усаживались, не раз бросал на Альбину странные недоуменные взгляды, словно был с ней когда-то знаком, но никак не может вспомнить, где и когда. Может быть, Андрей придумал это за Гитлера, но то, что он смотрит на Альбину чаще, чем на других, увидели многие.
— Что делает с женщиной косметика, — не очень вежливо, но добродушно произнес Васильев. Эта фраза предназначалась лишь для ушей Андрея и Альбины. Альбина повернулась на эти слова, не рассердилась, а чуть улыбнулась и встретила взгляд Андрея открыто, не пряча глаз, и Андрей понял, в чем основное различие с прошлой жизнью, — теперь голубые водоемы Альбининых глаз высохли и не грозили наводнением.
Обед обещал быть пресным, только для истории, — никакого вина гостям не было предложено, лишь разносили минеральную воду, потом принесли протертый пресный суп, а фюреру — кукурузный початок, вроде бы политый растительным маслом. Гитлер взял его в руку и обгрызал, наклоняя голову. Черный, столь любимый карикатуристами чуб касался початка. Гитлер двигал челюстями быстро и мелко, подобно крысе. Все молчали, послушно, как школьники, поедая суп.
Молчание нарушил Гитлер, неожиданно сказав:
— Кто-нибудь из вас удосужился сегодня посмотреть на барометр?
Почему-то, задавая этот строгий вопрос, фюрер смотрел на Геринга, который застыл, не донеся ложку до рта. Потом ответил за всех:
— Нет, мой фюрер. А что-нибудь случилось?
— Командующий моей авиацией обязан знать давление атмосферы, — наставительно сказал Гитлер.
— Ты прав, — согласился Геринг.
— А я смотрел с утра, потому что очень тонко чувствую перемены давления. Сегодня семьсот тридцать восемь миллиметров! Практически никакого давления. Я чувствую себя угнетенным и потерял аппетит. Нет, я не хочу сказать, что вы должны разделять мои тревоги и боль, — одному это дано, а другому — нет. Но самое близкое существо должно уметь разделить именно боль — на радость найдется миллион желающих, не так ли, фрейлейн?
Гитлер обращался к Альбине. Он вытер рот салфеткой и отбросил объеденный початок на тарелку.
— Да, господин Гитлер, — сказала Альбина, глядя на фюрера, и тот, первым метнувшись зрачками в ее сторону, отвел взгляд.
Русская пленница заинтересовала фюрера — каждый из присутствовавших здесь друзей и слуг Гитлера старался понять, насколько важна эта информация, может ли внимание перейти в действие, а если так, то к чему это может привести. Люди старались не переглядываться, ибо фюрер мог перехватить взгляд — это уже бывало раньше и ни к чему хорошему не приводило. Фюрер был всегда осторожен с соратниками, с близкими — тем более, но ни один из них после смерти Рэма и Штрассера не дал основания заподозрить его в измене. И так как взоры фюрера были обращены вовне империи, то остальному окружению отводилась роль соратников, хоть и подозреваемых в возможной, потенциальной неверности, но пока нужных и полезных.
Тем временем сменили приборы и стали разносить рыбу и вареный картофель.
И в этот момент самого старого и мудрого человека за столом посетила невероятная — хотя разве на свете бывает невероятное? — догадка. Он понял, кого увидел Гитлер в Альбине. Она была тенью Гели Раубал. Именно тенью. Все было схоже — и цвет волос, и форма носа, и полные губы, и громадные голубые глаза, но если Гели буквально сверкала молодостью, здоровьем — от нее будто пахло мускусом, чтобы привлекать самцов, — то Альбина была Гели, у которой отняли свежесть, молодость, звериное страстное начало, но вместо этого боги наградили ее завершенной деликатностью и изяществом облика, будто Гели прошла через какие-то невероятные испытания, как сквозь сказочную купель, и от нее остался прекрасный, правда, увядающий дух красоты.
Канарис на мгновение зажмурился, чтобы изгнать видение Гели, которую неоднократно видел и отлично помнил, хотя не был с ней достаточно знаком, не относясь к друзьям дома фюрера, однако интересовался ею и до конца не был уверен, что Гели умерла своей смертью, а не была застрелена фюрером в припадке гнева.
Когда он открыл глаза вновь, то увидел, что над ним стоит официант, ждет, когда тот возьмет с блюда горячее, но Канарис даже не заметил, что ест. Только бы не проговориться, только бы не подать виду… информация такого масштаба может стоить головы, а может сделать могущественнейшим лицом в государстве. Ведь Альбина при «разделе имущества» досталась ему — допрашивал ее сам Канарис, который многое узнал о ней с помощью тихой учительницы немецкого языка, этакой пожилой мышки, приставленной к Альбине.
Гитлеру, который был вегетарианцем, принесли его любимый «кайзешмаррен» — венские блинчики, скатанные в трубочки, начиненные изюмом и политые сладкой пастой. Гесс тоже не ел мяса, но Андрею показалось, что он из тех людей, которые, придя домой, тут же лезут по полкам и, поставив на колени кастрюлю со вчерашними мясными щами, пожирают их поварешкой. Тут Андрей улыбнулся собственным мыслям, понимая, что господин Гесс, наверное, никогда в жизни не был на кухне. С Андреем происходило то же, что происходит со многими в присутствии великих мира сего. Ты начисто отказываешься верить тому, что некогда такая персона была постоянно гонима и голодна и сама разогревала себе на керосинке скудный ужин.