Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
— Куда?
— На станцию Переделкино. Там несколько дач выделено для членов «Мемориала». Кстати, когда я туда ездила, за мной и гонялся этот самый бандит, о котором я вам рассказывала.
— Что же вы мне сразу не сказали, к кому ездили?
— А разве кто-нибудь из нас мог подозревать, что ее дочка покончит с собой?
— Откуда вы знаете, что она покончила с собой?
— Никакой в этом тайны и никакого заговора нет, — ответила Лидочка, которой не хотелось тратить силы на убеждение милиционера. — Вчера на даче я была вместе с Соней Пищик, подругой Алены Флотской. Она как раз приехала к Татьяне Иосифовне, чтобы поделиться своей тревогой. Она беспокоилась, что у Алены… как это сказать?
— Депрессия, — подсказала Сонечка, которая стояла в дверях спальни. Она, оказывается, услышала разговор и поднялась. — Депрессия, только я не думаю, что надо обсуждать мои дела с милицией.
Она явно догадалась, с кем говорит Лидочка, и была настолько разгневана, что густо покраснела.
— Она у вас, — догадался лейтенант: видно, телефон хорошо работал. — Она не велит вам со мной разговаривать.
Почему-то милиционеру это показалось забавным.
Соня хлопнула дверью и удалилась в большую комнату. Лидочке было неловко — хоть она и не сказала милиционеру ничего такого, что могло бы повредить Соне, но, может быть, вообще ничего не следовало говорить?
— Кстати, — сказал лейтенант, — хоть мы с вами еще об этом побеседуем — вы когда вчера уехали с дачи?
— Это не телефонный разговор.
— Мне некогда сейчас оформлять документы. Может быть, от быстроты зависит расследование.
— А разве Алена не покончила с собой?
— Вернее всего, она покончила с собой, но в таких случаях мы всегда проводим экспертизу и допрашиваем свидетелей.
— Даже когда эксперт уволился в коммерческую организацию, а лимитов на пленку не дали.
— Ваша ирония неуместна, — ответил лейтенант, который, видно, подслушал эту фразу в каком-то сериале с претензией на элитарность. — Вы не ответили на мой вопрос.
— Я уехала в темноте, было часов семь, даже больше семи.
— А гражданка Пищик?
— Позвать Соню к телефону?
— Передайте ей трубку.
Лидочка положила трубку на столик и позвала Соню. Та появилась почти мгновенно, словно стояла под самой дверью.
— Лейтенант Шустов хочет тебе что-то сказать.
— Еще чего не хватало! — заявила Соня, но трубку взяла.
Чтобы не подслушивать, Лидочка ушла из комнаты. На столике перед диваном стояли две рюмки — одна, Лидочкина, была лишь пригублена. Лида допила коньяк.
Вскоре в комнату вернулась Соня. Она была еще сердита, но гнев ее угас.
— Завтра просил меня к нему прийти.
— Это его работа.
— Да что ты все о работе, о работе! Они все садисты! Ты не знаешь, какими похотливыми глазами он на меня сегодня глядел. Совершенный козел.
Лейтенант не показался Лидочке совершенным козлом, но спорить она не стала.
— Он еще требует, чтобы я ехала к Татьяне. Еще чего не хватало! Может, ты съездишь?
— Но ведь договорились, что ей можно позвонить.
— А он говорит, что звонить бесчеловечно. А разве человечно, если она услышит эту новость из моих уст? После моих просьб! После того, как я ее умоляла позвонить Алене! Ведь я считаю, что Татьяна — потенциальная убийца своей дочери. Если бы она вовремя поддержала дочь, Алена осталась бы жива. Можно я еще себе налью?
Выпив очередную рюмку коньяку, Соня задумалась.
— Самое обидное — ты даже не представляешь, насколько обидно, — произнесла она, почесывая толстое колено, обтянутое черным шерстяным чулком, — что этот козел почувствовал облегчение. Вот бы не хотела! Ты понимаешь, что Аленка пошла на это, чтобы его наказать. Я клянусь тебе, что она его наказать хотела. Чтобы он зарыдал, понимаешь, опомнился, понял, что он натворил, какого человека убил! А знаешь, что получится? Он утрется и пойдет дальше, даже вздохнет с облегчением. Из всех подлых мужиков — он самый подлый.
— Соня, я же ничего не знаю, — перебила ее монолог Лидочка. — Ты говоришь мне о ком-то, словно я с ним знакома.
— Ты права. Я вижу в тебе подругу, как будто мы тысячу лет знакомы.
— Так о ком ты говорила?
— Об Олеге. Об Осетрове. Об этом партийном ошметке.
— Знаешь что, Соня, — заявила Лидочка. — У меня от вас всех голова идет кругом. Еще вчера утром я была обыкновенной женщиной и не участвовала в смертях, убийствах и покушениях. Сейчас — я в центре какой-то гигантской интриги…
— Не преувеличивай. Никакой интриги нет.
— Лейтенант Шустов другого мнения.
— Твой лейтенант — козел и садист. Я тебе говорю со всей откровенностью. В отличие от тебя я знаю мужчин.
— Меня не интересуют мужчины, — сказала Лидочка. — Мне была нужна шкатулка.
— Лида, я должна тебе сказать, что у тебя типичная вязкость сознания. Для тебя шкатулка важнее человеческих судеб. Стоит твоя шкатулка у Алены. И всегда стояла. Ее Аленке бабка Маргарита отдала. Но я не хотела говорить при старухе…
— При ком?
— При Татьяне Иосифовне. Она жадная, как Гобсек. Если бы я при ней сказала, что шкатулка стоит у Алены на комоде, она бы бросилась получать ее через суд. Все же карельская береза!
— Но ты внутрь заглядывала?
— К сожалению для тебя — заглядывала. И знаю, что шкатулка пустая, как космос. В ней Аленка хранила свои старые пуговицы. Килограмм пуговиц.
— А где же вещи? Дневники? Ты не знаешь?
— Подумай, с чего бы мне спрашивать у Аленки про твои бумаги? Откуда мне знать, что шкатулка не всегда была пустой? Может быть, и Аленка этого не знала. Стоит шкатулка, как всю жизнь стояла, а бебехи из нее еще до войны выкинули.