Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
— Преступного, — сказала баба Ксеня.
— А что? — подумала вслух Боренькина мамаша. — Если кто рожи на своего директора может рисовать, он и петуха разрисует.
— Но зачем? — повторила свой главный вопрос Зоя Платоновна.
И надо же было так случиться, что именно в этот момент в конце улицы показался Симоненко, который сделал перерыв в переправе и решил навестить москвичку, чтобы задушевно поговорить с ней об объективах.
Бабки прямо подскочили.
— Он, — сказали они хором. И Зоя Платоновна вдруг подумала, как мало надо, чтобы изменить мнение о человеке, которого знаешь сызмальства и ни в чем дурном не подозреваешь. А вот сейчас у бабок зловеще пылают щеки, и они видят не мирного подростка, а злодея и похитителя.
И тогда, чтобы свидетельницы не испортили разговора, Зоя Платоновна быстро пошла навстречу Николаю.
Он несколько удивился, остановился, даже кинул взгляд назад, через плечо, полагая, видно, что Зоя Платоновна торопится к кому-то идущему сзади.
— Коля, — сказала Зоя Платоновна. — Ты мне можешь помочь.
— А, вот вы о чем, — сказал Коля. — Нет, не знаю. Не видел. Я же на вахту только утром заступил. Если кто И проносил вашего петуха, то в темноте.
Тут Зоя Платоновна поняла, что вся деревня о петухе уже знает, и даже знает, что Зоя Платоновна добровольно выступает в роли комиссара Мегрэ.
— Но все-таки ты, наверно, имеешь свое мнение, — сказала Зоя Платоновна.
— Дурак какой-то, — сказал Коля. — Если мешал петух, сверни ему шею, и дело с концом, а если в суп себе понес, зачем другого подсовывать?
— Я с тобой совершенно согласна, — сказала Зоя Платоновна. — Но мне очень бабу Ксеню жалко. Она такая одинокая.
— Это правда, — согласился Симоненко. — Я и говорю, что дурак сделал. А может, из зависти, а?
— Какая зависть? — удивилась Зоя Платоновна.
— Самая простая. Громобой на всю округу известен. Второго такого голоса нет. И может, тот человек захотел, чтобы Громобой у него дома пел. А бабке своего подсунул.
— Нет, — сказала Зоя Платоновна. — Твоя версия не годится.
— Почему же? — Симоненко понравилось слово «версия», оно звучало как в детективном фильме.
— Да потому что запоет завтра Громобой на чужом дворе, и все узнают его голос. Получится конфуз.
— Это точно, — согласился Симоненко. — Значит, Громобою уже свернули шею.
— Но почему же?
— Я же сказал — от зависти.
— Неубедительно. Разве ты такого завистника знаешь?
— Такого завистника, чтобы ночью в чужой курятник лазить, не знаю.
Но почему-то Зое показалось, что голос подростка звучит неуверенно.
— А зачем его покрасили?
— Завистника? — Мысли Николая были где-то далеко.
— Петуха.
— Громобоя?
— Нет, подставного петуха. Под Громобоя раскрасили. Этого Николай не знал. Или очень ловко притворялся. Что не вязалось с его простодушным удивлением.
— Не врете? — спросил Николай.
— Нет. Акварельной краской. Или гуашью.
— А где он взял акварельную краску? — спросил Симоненко.
— Это — вопрос.
— Я вам точно скажу — в этой деревне вообще ни у кого акварельных красок нет. Ни к чему они бабкам. А в Заречье только у меня есть. И то я год как оставил попытки стать художником. Фотография куда более прогрессивный вид искусства. Вы как думаете?
— Они друг другу не мешают, — сказала Зоя Платоновна. — И выполняют разные задачи.
— Все задачи, я вам фотографией выполню. Даю слово, — сказал Симоненко.
— И кроме тебя, никто не рисует? — спросила Зоя Платоновна.
Симоненко с такой легкостью и непосредственностью сознался, что у него есть краски, что не верить ему было очень трудно. Зоя Платоновна всей спиной ощущала напряженные взгляды бабок на завалинке, которые ждали того момента, когда Симоненко Николай под тяжестью улик рухнет на колени и во всем покается.
— Некому, — сказал Симоненко. — А может, это какие другие краски?
— А ты посмотри, — сказала Зоя Платоновна. — Только на бабок внимания не обращай, они нервничают, сам понимаешь.
Симоненко пожал плечами, он был невысокого мнения о бабках, подошел к завалинке, поздоровался, но бабки не откликнулись. Они его уже побаивались.
— Какой из них крашеный? — спросил Симоненко.
Оба петуха подняли головы, презрительно глядя на молодого человека, который не может отличить истинного петуха от замаскированного.
Не получив ответа, Симоненко неосторожно шагнул к петухам, и те как по команде отскочили.
— Понимаю, — сказал Симоненко. — С черным хвостом. Неожиданно он по-вратарски прыгнул вперед, схватил псевдо-Громобоя за хвост, бабки ахнули, второй петух взлетел до крыши, псевдо-Громобой вырвался и умчался за сарай. А Симоненко как ни в чем не бывало поднялся с земли и, не отряхнув колен, начал исследовать перо. Понюхал, потрогал, только что не лизнул. Потом сказал голосом эксперта:
— Акварель «Нева» из тюбиков. Однотипная с моей. В нашем селе не продается, приобретается в области. Рубль восемьдесят коробка.
Он отбросил перо, и оно плавно полетело в крапиву.
— Спасибо, Николай, — сказала Зоя Платоновна. — Ты мне очень помог.
— Помог, да не очень, — сказал Николай. — Потому что направил подозрения на самого себя. А я петухов не таскаю.
— Вот-вот, — сказала Боренькина мамаша таким тоном, словно никаких сомнений в преступных наклонностях начальника перевоза у нее не оставалось.
— Да не смотрите вы так! — Симоненко расстроился, забыл, что приходил поговорить о фотографии, и пошел прямо к реке, огородами, не оглядываясь.
— Вот и попался, — сказала Боренькина мамаша, но тут с ней не согласилась баба Ксеня.
— Чего на людей думать, — сказала она. — Только злобу под сердцем носить.
Зоя Платоновна была с ней согласна, но в то же время в ней росло нетерпение и даже раздражение — все близко, все просто, все наверняка имеет свое логическое и простое объяснение. Но ни одной улики, не считая краски, А всего-то двенадцать дворов в деревне.