Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
— Она в школе отличницей была, — сказал мужчина. — Я сначала даже радовался в беседах с Риммой за ее образованность и начитанность, но она оказалась поверхностной и даже, можно сказать, пустой. Лучше пускай человек всю жизнь читает одну книжку, скажем, «Анну Каренину», вы меня понимаете, читает и переживает и внутренне растет. А это что за фрукт? «Три мушкетера», это шедевр, да? Майор Пронин, это шедевр, да?
— Это все классика, — сказала Римма.
— За эту, простите, классику она всю литературу из дома на макулатуру променяла.
— Только что старое и скучное.
— Собрание сочинений Леонида Андреева — это скучное?
— Читать невозможно. И без переплетов.
— Видите? А журнал «Русский архив» — это что, скучное?
— Умереть можно.
— А первый номер альманаха «Северные цветы», это что?
— И сам не читал! И сам не читал!
— Мои предки это все своими руками собирали, а тебе скучно?
— И «Северные цветы» в макулатуру? — спросила Зоя Платоновна.
— Вот видишь, человек посторонний, пожилой, а ты ее тоже буквально в сердце поразила.
— Мне на три тома надо было вес набрать, — сказала из кустов Римма. — Ив том числе «Граф Монте-Кристо». А если не успеешь, в магазине кончатся.
— Леонид Андреев в магазине сто лет назад кончился! — взревел мужчина. — Дай, бабка, еще папироску, а то у меня инфаркт случится.
— Что, сердце болит? — Голос в темноте изменился, дрогнул.
— Не надейся, не заболит. Твои таблетки не понадобятся.
— Но у меня веса не хватало, — пискнула из темноты молодая жена.
— И тогда она переписку моей прапрабабки из дореволюционного времени ему отнесла. Отнесла? Альбом прапрабабки отнесла?
— Альбом я с самого начала отнесла, — сказала молодая жена. — Давно еще. И письма. Они в сундуке лежали, в чулане. Кому это нужно?
— Вот! — сказал мужчина, бросил папиросу на землю и, сгорбившись, пошел прочь. Было тихо. Потом хлопнула калитка.
Рядом с Зоей Платоновной возникла темная фигурка.
Девочка как девочка, наверное, была отличницей. Гладкая кожа, пухленькая, чистенькая, карие глазки, патлы по плечам. Дитя НТР и массовой культуры.
— Вы в самом деле собрание сочинений и письма…
— Ну я же думала, что ему не нужно, в чулане, в сундуке! А знаете, сколько килограмм макулатуры на полного Дюма надо?
Вы не представляете. Я себе все руки оторвала. Ну, я пойду, простате. А то у Мити опять сердце заболит, он у меня такой нервный…
— С тобой будешь нервный, — сказала себе под нос Зоя Платоновна. А из-за забора голос Мити произнес:
— Иди домой, не хочу я больше с тобой разговаривать. Отличница!.. И чему вас в школе учили?
Помирятся, подумала Зоя Платоновна, но ей было жалко Леонида Андреева. Наверное, это были голубые томики, приложение к «Ниве», в мягких невзрачных обложках… Редкое издание. И старые письма из чулана, и альбом прапрабабушки со стихами ее подружек середины прошлого века… Сейчас бы развернуть такой альбом, можно было бы наслаждаться весь вечер. История очевиднее всего в обыкновенных вещах из прошлого, которые и не предназначались для того, чтобы удивлять потомков. Они правдивы, как справка об обследовании жилплощади, куда правдивее воспоминаний современника об атмосфере кабинета великого человека.
Буфет на станции был закрыт, поэтому Зоя Платоновна легла спать голодной и расстроенной. Ночью проснулась — никак не могла понять, почему не проходит это расстройство. Потом вспомнила. Из-за Леонида Андреева и альманаха «Северные цветы», которые, возможно, уже пошли под равнодушный нож на бумажной фабрике.
Глава 2
Надо же было так случиться, что на следующий день Зоя Платоновна увидела собрание сочинений Леонида Андреева в голубых бумажных обложках приложений к «Ниве» в руках у Сонечки Курловой.
Было это в редакции местной газеты «Знамя пролетариата», на втором этаже, где Зоя Платоновна сидела в комнате сельхозотдела и ждала, когда придет шофер, чтобы отвезти их с Сонечкой в колхоз, где Сонечка намеревалась взять интервью у ветеринара по поводу борьбы с бруцеллезом, а Зоя Платоновна должна была сфотографировать знатную доярку Клавдию Нечипоренко.
От нечего делать Зоя Платоновна листала подшивку газеты за последние месяцы. Вот статья местного ондатровода, конкурс на лучшего кролика, неполадки с техникой в артели «Восход», даже стандартно-барабанные стихи С.С. Крымского-Москвича:
Московские ливни по крышам стучат, Куда-то шагает отряд октябрят. Они, как один, на лицо на подбор, И головы, стриженные на пробор.— Послушайте, Сонечка, — сказала Зоя Платоновна, — это же тихий ужас. Как можно такое печатать?
Этим Зоя Платоновна нарушила правила гостя: не критиковать хозяев-для этого всегда найдутся желающие и без нее.
— Ах, Крымский, — сказала Сонечка. — Это особый случай. И он в последнее время куда лучше пишет. Я сейчас вернусь.
Сонечка зацокала каблучками, умчалась из комнаты, а Зоя Платоновна продолжала листать газету. Ага, вот снова Крымский-Москвич. Даже любопытно, что он еще накатал. Может, под этим псевдонимом скрывается главный редактор или городской голова? Бывает же так, уважаемый человек, умница, а вот жжет его графоманский зуд…
Стихотворение было совсем иным. Ни барабанщиков, ни октябрят.
…Прекрасный день, счастливый день, И солнце, и любовь. С полей колхозных сходит тень, Светлеет сердце вновь. Проснитесь, рощи и поля, Пусть жизнью все кипит: Идет вперед страна моя, Мне сердце говорит.По крайней мере эти строки не вызывали раздражения своей беспомощностью. Зоя Платоновна заинтересовалась творческим развитием Крымского-Москвича и дальше листала газету уже специально в поисках его творений. И нашла:
…Из страны, страны далекой, С Волги-матушки широкой, Ради гордого труда, Цели светлой и высокой Собрались мы все сюда…Стихотворение посвящалось «строителям БАМа».
Стихотворение что-то Зое Платоновне напомнило. Но она никак не могла вспомнить что. Тем более что тут ворвалась в комнату Сонечка, прижимая к груди пачку книг в голубых обложках.