Весь Кир Булычев в одном томе
Шрифт:
Но дядька с бородкой и на этот раз не побежал. Он стал отбиваться от детеныша палкой и попал ему по голове.
Детеныш упал и задергался.
Дядька кинулся к женщине. Верка почувствовала, что матка сейчас вонзит в нее свою саблю, и рванулась — сабля полоснула по щеке.
Дядька с палкой накинулся на женщину, но вдруг замер, будто на стенку наткнулся.
В этот момент в коридоре появилась Елена со свертком.
Женщина отбросила Верку, на бегу наклонилась и подхватила лежавшего на полу детеныша.
Тот перебирал ножками и попискивал.
Женщина врезалась в Елену и выхватила у нее пластиковый пакет.
— Это он?
— Он… — Но Елена уже смотрела на Верку, которая сидела на полу и зажимала рукой разрезанную щеку. Между пальцев текла кровь.
В конце коридора наездников встретил человек в ватнике. Именно ему матка отдала на бегу личинку.
— Они сейчас полетят, — сказала Верка.
Но наездники не полетели.
Они повернули в боковой коридор, который, как потом узнала Верка, вел в подвалы.
И сгинули.
Ванечка начал твердить:
— Сейчас мы их перехватим. Сейчас, я уже вызвал ОМОН.
И вдруг Верка закричала на него:
— Оставьте их в покое! Им тоже жить хочется!
— Как можно? — возмутился Ванечка. — Они ведь только кажутся людьми. А внутри — это злобные насекомые. Их надо истреблять, иначе они сами нас истребят. — Он сверкал очками, потому что вертел головой, словно все время отрицал собственные слова. — Может быть, их уже миллионы. А отпустив этих, мы увеличим их число. И сегодня же они нападут на невинную жертву — на тебя, в конце концов!
— Надо не так, — сказала Верка. — Не убивать надо!
— А как же?
По коридору, громко топая, бежали омоновцы в вязаных шапках, в которых видны были только глаза.
— С ними надо говорить.
— Как говорить, как? — кричал Ванечка. — Мы же их естественная пища. Они другой не хотят.
— Пойдем, Верочка, — сказала Елена и повела ее обратно к своему кабинету, оставив Ванечку разбираться с омоновцами.
— Что делать, что делать? — спрашивала Верка.
— Я сама не знаю. И дурак будет тот, кто скажет, что знает ответ.
— А мама? — вспомнила Верка. — Как мама?
— Пойдем, я проведу тебя в реанимационное отделение, — сказала Елена. — Но предупреждаю — ни звука, ни лишнего движения. Тебя не видно.
— А меня и так никогда не видно, — ответила Верка и подумала: вот согласилась бы она на десять тысяч долларов, ничего бы не изменилось — они же своего зародыша все равно получили. А так бы построили для бабы Эллы новый дом…
Потом она подумала: «Сейчас быстренько посплю возле маминой койки, а с утра Катьку доить — и в больницу к бабе».
Но жизнь не будет прежней, потому что теперь вернулась мама.
И Верка теперь не одна.
Другое детство
Глава 1
Я родился на Чистых прудах, и первым моим воспоминанием, которого я не помню, должны быть похороны Кирова. Мама говорила, что меня завернули в красное одеяло и вынесли на Мясницкую. По Мясницкой несли гроб убитого вождя, видно, с вокзала, а Сталин шел впереди, среди своих соратников. Но, повторяю, я его не запомнил, потому что мне не исполнилось еще двух месяцев. Сталин, конечно, меня не заметил. Хотя, может быть, краем глаза и глянул на красное одеяло.
В следующий раз я увидел Сталина на Ноябрьских в 1945 году, сразу после войны. Отец, который с нами не жил, но мое существование признавал, повел меня на парад. Мы с ним стояли сбоку от Мавзолея, но не очень далеко, потому что папа был почти наркомом. Мне было хорошо видно, как наши вожди поднимались на трибуну и выстраивались в шеренгу, лицом к барьеру, спиной к красной надписи «Ленин». Потом я стал смотреть на танки и самолеты, которые, по три штуки в звене, пролетали над площадью, от Исторического музея к собору Василия Блаженного. Все махали им руками. Я тогда спросил папу, возьмет ли он меня на следующий парад, и он обещал взять.
В тот год мы с Сашей Сулимой увлекались игрой в солдатики. Наверное, в пятом классе поздно играть в солдатики, но наши солдатики были особенными. Отдельно надо было вырезать из трехслойной фанеры туловище с головой, а отдельно — руки и ноги, которые крепились к туловищу проволочками. Так, чтобы они двигались. Если такого солдатика поставить на стол, он не падал. А когда передвигаешь ноги, он шагает. Размером такой солдатик — с перочинный ножик. Солдатики, конечно, отличались друг от друга, у каждого было имя и характер. Но самым интересным было изготавливать для них оружие. Ружья и сабли отливали из олова или свинца. Почему-то у нас было много патронов от мелкашки, и в классе шла широкая торговля порохом и свинцом. Люди, лишенные воображения, просто набивали гильзу порохом, привязывали к шнуру, а к другому его концу крепили гвоздь. Гвоздь вставляли острым концом в гильзу, а потом брались за середину шнурка и били с размаху по стенке шляпкой. Получался «бах». Другой пиротехники мы не знали.
Саша делал солдатиков лучше всех.
С вечера мы договорились поменяться. Саша отдаст мне генерала О’Генри, а я ему пушку на свинцовом лафете, сделанную из винтовочной гильзы. Обмен устраивал обе стороны.
Дело было на весенних каникулах, а может, в воскресенье — не помню. Но помню, что выспался и пошел к Сашке часов в девять. Утро было морозным, мартовским, а снег ослепительным на солнце и синим в тени.
У меня были новые ботинки, и я проверял их на непромокаемость. Для этого пришлось нарочно идти по лужам. Вода залилась сверху, я зачерпнул ботинком и поэтому не узнал, промокают они или нет.
Сулима жил на третьем этаже, на самом Гоголевском бульваре, дом был некогда зажиточным, красивым, но пришел в запустение. Лестницу, наверное, не красили с революции, и кое-где краска осыпалась, а в других местах она отвисала лоскутами.
Я беспокоился, не передумал ли Саша. Ведь прошла целая ночь.
К Сулимам было три звонка.
Открыла Лариса Петровна, мать Саши. Отец у него погиб на фронте, еще давно, в начале войны. Так что мы его не помнили.
— Ты чего так рано? — спросила она.