Весь Виктор Телегин

Телегин Виктор Зенович

Два десятка глоток громыхнули смехом. Но самое обидное, что фыркнули новые друзья - хоть вежливо, а все-таки. Конюх Пантелей до смерти забил мужика Сидора, а вся дворня смотрела. Удар в груди, трещат ребра, ломаются, льется из пасти Сидора юшка.

Кулаки мальчика сжались. Бросил мешок в сторону, кинулся на Кукольника. Раз - по яйцам. Согнулся в три погибели Кукольник, стонет. Коленкой - по роже. Так. Кровица из ноздрей - тонкими струйками. С ног валить. Вот! Теперь можно уродовать.

– Стой, Пушкин, -

крепкие руки схватили Сашеньку, отшвырнули.

Сашенька порывался достать до Кукольника ногой, да Пущин его не пущал.

– Образумься, Пушкин! Кукольник безобиден.

– По шее ребром ладони, - бормотал Сашенька, вырываясь.

– Угомони его, Иван, - умоляюще воскликнул Дельвиг.

Пущин вздохнул и, коротко размахнувшись, ударил Сашеньку в подбородок.

11

Очнулся Сашенька в темноте.

"Кирюха".

И тут же вспомнил: он не в уютной квартирке у Полицейского моста с Кирюхой, да дядей Базилееем, а в Лицее. Вспомнил Пущина, Дельвига, Кюхлю, приторную рожу Кукольника. Всхлипнул тихонько. Домой охота. А тут еще шорох.

– Кто там?

– Спишь, Пушкин?

Некто темный склонился над кроватью. Вильгельм Кюхельбекер, укутанный в простынку.

– Нет. Чего надо?

– Бабу ебсть пойдешь?

По - заговорщицки спросил Кюхля, с похотливцей в голосе. Вспомнил Сашенька лежащую на полу голую Палашку, ноги дебелые раздвинутые, розовое марево срама.

– Пойду! А какая здесь баба?

– Ну, уж точно не Трясущаяся Башка. Та не баба, а ведьма. Баба - это Сонечка Мардушкова, дочка дворника. Сладенький пирожок. Сиськи, жопа.

Кюхля почесал промежность.

– Ну, так идешь?

Сашенька - живо с постели. В простынку завернулся.

– Пошли.

Кюхля на цыпочках проследовал мимо кроватей с храпящими холмами.

– Спят, - вонюче засмеялся в ухо Сашеньке, - А мы ебаться идем.

Вышли из опочивальни, прокрались по коридору мимо директорской, мимо столовой и вшивой людской. Скрипнула дверь - и мальчишки на улице. Бррр! Прохладно. Даром, что июль. Жуки носятся над газовым фонарем. Перестукивает где-то вдалеке лошаденка запоздалого ваньки.

– Сюда.

Кюхля потянул Сашеньку к флигельку.

– Там дворник живет... И Сонечка.

При слове "Сонечка" на толстых губах Кюхельбекера мелькнула слюна.

– Тише, обезьяна.

Под ногой Сашеньки скрипнул камешек.

– Я не обезьяна.

Вот и флигилек. Сашеньке вдруг стало страшно.

– Кюхля.

– Чего тебе?

– А дворник?

– Что дворник?

– Дворник где?

– Дворника намедни выпороли, и сослали в деревню на три дни. За то, что к лошадям приставал.

– А.

Кюхля подкрался к двери дворницкой. Толкнул. Дверь заскрипела.

– Не заперто, - радостно зашептал Кюхля.

Заглянул.

– Ого!

– Чего там?
– нетерпеливо Сашенька.

Искаженная похотью рожа Кюхли возникла перед ним, губы шевелились, как червяки- выползни.

– Там она, Сонечка. На кровати лежит. Срака голая.

– Срака голая?

– Ну, да.

Кюхля дернулся было в дверь, но Сашенька его задержал.

– Постой. Можно... я.

Вильгельм посмотрел на Сашеньку. Цыкнул зубом.

– Лады, хуй с тобой. Иди. Засади ей.

Сашенька на цыпочках - к двери. Не соврал Кюхля. В лунном свете белела жопа спящей Сонечки с черной дыркою промеж двух округлостей. Черная дыра. Простынка спала с плеч мальчика. Он плюнул на ладошку и обслюнявил поднявшийся хуй. Вот так. Подкрался к Сонечке. За печкой в дворницкой играл на скрипке сверчок. Пахло здесь щами и водкой.

– Аааа! Разъеби твою душу мать. Пиздаебаныйхуебань!

Сашенька пулей из флигеля. Кюхля понесся вслед за ним.

Вопли дворника звенели в ушах.

Через несколько минут и Кюхельбекер и Пушкин лежали в своих постелях. Да вот беда: простынка Кюхли была на месте, а вот Сашенькину держал в своих грязных руках голый и страшный дворник.

12

Выстроились лицеисты перед директором Малиновским. Страшно всем. А больше всего - Сашеньке. Потому что в руках у Малиновского - простынка Сашенькина. А рядом с директором - дворник. Мрачнее тучи. В носу пальцем ковыряет. Вынет соплю, да и в рот.

В шеренге рядом с Сашенькой - Кюхля. Тот спокоен. Лыбится.

Пущин, Дельвиг, Бакунин, Кукольник, Броглио, Вольховский, Горчаков, Гревениц, Данзас, Есаков, Илличевский, Комовский, Корнилов, Корсаков, Корф, Ломоносов Сергей, Мясоедов, Ржевский, Саврасов, Стевен, Тырков, Юдин, Яковлев. Все в сборе.

– Господа лицеисты.

Голос у Малиновского грубый, похож на лай простуженного пса.

– В нашем беспримерном учебном заведении произошло вопиющее преступление. Вот этот человек, - директор кивнул на дворника, жующего козявку, - пострадал от рук. Вернее, не от рук...

Директор побагровел, мучительно подыскивая слова.

Сашенька со страхом покосился на Кюхлю. Кюхля едва сдерживал смех.

– Не от рук, - кашлянул Малиновский.
– В общем, кто-то из вас совершил... Вернее, не кто-то, а владелец сей простыни...

– Василий Федорыч, - подал голос дворник.
– Можно я скажу? По-свойски?

Директор взглянул на дворника.

– Валяй, Сидор.

Дворник Сидор взял из рук Малиновского простынь, потряс ей в воздухе, как флагом.