Веселые человечки: культурные герои советского детства

Кузнецов Сергей Юрьевич

Идеологическая принципиальность истории о Ленине-бревноносце станет со временем постоянным поводом к ее «интертекстуальным» сближениям и анекдотической профанации — будь то воспоминания о Томе Сойере умевшего превратить покраску забора в увлекательную забаву, «этиологические» догадки на предмет происхождения Буратино [146] или игровые дурачества вокруг любых бревен, обязывающих к их переноске [147] .

Юмористическая тональность, окрашивавшая фольклорные представления о вожде революции, не была в этих случаях свидетельством негативного отношения к самому Ленину; по преимуществу дело обстояло скорее наоборот — забавные особенности фольклорного облика Ленина вкупе с доктринальным признанием ленинского величия — как раз и придавали ему ту самую «человечность», о которой патетически писал Маяковский и которая — как выяснится для многих лишь в годы перестройки — очень уж плохо согласуется с расстрельными распоряжениями пришедшего к власти лидера большевиков [148] .

146

Памятное мне по школьным годам обсуждение родства Буратино с бревном, которое (куда-то) отнес Ленин, недавно пополнилось еще одной художественной интерпретацией, соотносящей самого Ленина и Буратино. Уральский художник Петр Мелков, автор скульптурной работы, изображающей Ильича с длинным носом Буратино, объясняет ее следующим образом: «Идейных отцов Ленина и Буратино звали почти одинаково — Карл Маркс и Папа Карло. И тот и другой получили деньги: первый — пять золотых за раскрытие местонахождения тайного хода, второй — от Германии на совершение революции. И тот и другой общались с деклассированными элементами, оба оказали разрушительное воздействие на культуру — Буратино испортил холст в каморке, при Ленине разграблены усадьбы и музеи. И оба повели поверивших им в светлое будущее!» (цит. по: Белевцев А. Ленина в семье считали умственно отсталым // Экспресс-газета. 2005. 8 ноября ).

147

В процессе обсуждения этой статьи Марк Липовецкий напомнил мне о знаменитой в 1970-е годы цирковой клоунаде Юрия Никулина и Михаила Шуйдина, изображавших статистов на съемке фильма, в котором они были должны перенести огромное бревно. Режиссер требует от статистов выражать очевидную радость от трудового процесса, и те таскают бревно, стараясь улыбаться, пока окончательно не выбиваются из сил. Даже если перекличка этой клоунады с историей о Ленине-бревноносце была непреднамеренной (Никулин Ю. Почти серьезно. М., 1994. С. 445–446), ничто, конечно, не мешает думать, что она не подразумевалась некоторыми из зрителей — слишком уж знаковым атрибутом была наделена разыгрываемая клоунами сцена.

148

О болезненности расставания с иллюзиями, сопутствовавшими именно фольклорному образу «доброго Ленина», можно судить по скандальной для своего времени книге В. Солоухина «Читая Ленина» (впервые опубликована в: Родина. 1989. № 10; впоследствии вышло множество изданий). Еще раньше в том же ключе был составлен менее пафосный, чем у Солоухина, но не менее разоблачительный «дайджест» Венедикта Ерофеева «Моя Маленькая лениниана» (1988).

В конце 1930-х годов из литературно-художественной ленинианы, ориентированной на детей, исчезает книга уже покойной к тому времени Лилиной (умерла в 1929 году). Обвиненная после 15-го съезда ВКП(б) (1927) в принадлежности к «троцкистской оппозиции» и исключенная тогда же из партии, автор первой книжки о детстве Ильича оказалась посмертно причастной к еще одному греху — замужеству с репрессированным и расстрелянным в 1936 году Зиновьевым, — что и предопределило исчезновение ее книги из библиотек и читательского обихода. Та же участь постигла и другие тексты о Ленине и его детстве, если в них упоминались деятели партии, превратившиеся к концу 1930-х годов во «врагов народа».

Важным прецедентом, продемонстрировавшим необходимость политической осторожности в обращении советских писателей к биографии Ленина, стала в 1938 году история с первой частью романа Мариэтты Шагинян «Семья Ульяновых». Первая книга романа, опубликованная сначала в журнале «Красная новь» и тогда же вышедшая отдельным изданием [149] , послужила предметом разбирательства ЦК ВКП(б). Разбирательство закончилось специальным Постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 августа 1938 года, запрещавшим роман к дальнейшей публикации и закрывшим библиотечный доступ к уже опубликованной книге [150] . В формулировке Постановления Шагинян и консультировавшая ее Н. Крупская порицались за то, что они превратили «общепринятое дело составления произведений о Ленине в частное и семейное дело и выступили в роли монополиста и истолкователя общественной и личной жизни и работы Ленина и его семьи, на что ЦК никому и никогда никаких прав не давал», но главной причиной запрета стали, как сегодня известно, ранее опубликованные Шагинян сведения о немецких, шведских и калмыцких предках Ленина (тут же нашедшие соответствующий комментарий в нацистской газете) [151] .

149

Шагинян М. Билет по истории. Кн. 1: Семья Ульяновых // Красная новь. 1938. № 1. С. 12–60; Она же. Билет по истории. Кн. 1: Семья Ульяновых. М., 1938.

150

О романе Мариэтты Шагинян «Билет по истории, часть 1. Семья Ульяновых» // Власть и художественная интеллигенция: Документы ЦК РКПб) — ВКП(б), ВЧК — ОГПУ-НКВД о культурной политике. 1917–1953 гг. М., 1999. С. 414; «Литературный фронт»: История политической цензуры 1932–1946 годов. М., 1994. С. 34.

151

Шагинян М. Предки Ленина (Наброски к биографии) // Новый мир. 1937. № 11; Гольдина Р. С. Ленинская тема в творчестве Мариэтты Шагинян. Ереван, 1969. С. 69; М. С. Шагинян-М. Г. Штейну. 7 мая 1965 г. // Штейн М. Г. Ульяновы и Ленины: Семейные тайны. СПб., 2004. С. 494.

Литературные опыты Шагинян на поприще ленинской тематики удостаивались критического внимания и раньше. 24 марта 1938 года, к дню пятидесятилетия М. С. Шагинян, Д. И. Ульянов опубликовал в газете «Известия» статью, в которой, хотя и одобрял уже опубликованную часть ее романа, критиковал неопубликованный, но известный ему по рукописи рассказ Шагинян «Володя Ульянов» за неверное освещение ею образа Ленина-гимназиста (изображенного автором в роли вожака молодежи, каковым он не был, поскольку не придавал важного значения студенческому движению, так как считал его стихийным и неклассовым). Отрицательную оценку рассказу Шагинян дала и Н. К. Крупская, сообщив о своем мнении в редакцию журнала «Молодая гвардия» и воспрепятствовав тем самым его публикации [152] .

152

Крупская Н. Детство и ранняя юность Ильича // Большевик. 1938. № 12. С. 64–72.

Юная аудитория, конечно, не была посвящена в эдиционные превратности текстов детской ленинианы, а имела доступ к предельно нормативным текстам и изображениям, определявшим педагогически рекомендуемое представление о маленьком Володе Ульянове. В предвоенные годы библиотечка таких текстов включает в себя уже упомянутые воспоминания Анны Ильиничны, Дмитрия Ильича и книжку не любимого им Н. Веретеннникова. Можно утверждать, что все эти тексты находили своих искренних читателей. Ревекка Фрумкина вспоминала, как в 1937 году ей подарили «тонкую книгу в твердом голубом нарядном переплете». Это были «Детские и школьные годы Владимира Ильича» (А. И. Ульяновой. — К. Б.). В книге рассказывалось о самостоятельном, в меру шаловливом мальчике, который любил брата и сестер и хорошо учился. Главное же, что запомнилось, — это страсть мальчика к шкуркам от яблок, которые он съедал, когда мама чистила яблоки для пирога («современные представления о том, как пагубно на неокрепшие детские умы и души влияли книги такого рода», добавляет далее мемуаристка, кажутся ей искаженными) [153] . Среди таких же свидетельств — сохранившиеся отзывы детей 1940-х годов, самостоятельно или коллективно знакомившихся с рассказами о маленьком Володе Ульянове [154] .

153

Фрумкина Р. Внутри истории: Эссе. Статьи. Мемуарные очерки. М., 2002. С. 250. Ср.: Вассер-Лазова И. Яблочный пирог (ленинианка) // Сайт «Литсовет» (www.liteovet.ru).

154

«Читали книгу Н. Веретенникова о Ленине. Ребятам она очень понравилась, особенно эпизод с графином»; «А потом нам Вера читала (книгу А. И. Ульяновой „Детские и школьные годы Ильича“. — КБ.) о Ленине, как он был маленьким. Книга мне очень понравилась. Мне тоже хочется быть похожим на Володю Ульянова» (Из дневника 4-го отряда областного Усть-Семинского пионерского лагеря, Горно-Алтайская автономная область. 1943 год // Судьбы: Воспоминания, дневники, письма, стихи, материалы экспедиций, доклады, протоколы допросов / Ред. Л. И. Ермакова. Барнаул: Пикет, 2001. С. 290, 293).

В 1939 году тексты детской ленинианы пополняет книжка Михаила Зощенко «Рассказы о Ленине», два из которых представляют собою расширенные версии историй, известных из воспоминаний Анны Ильиничны, — историю о разбитом графине и историю о песенке про Козлика [155] . В изложении Зощенко истории, о которых Анна Ильинична рассказала предельно кратко и стилистически нейтрально, приобрели модальность, которая из сегодняшнего дня кажется едва ли не пародийной, стилистически текст постоянно балансирует между агиографией и нравоучительной сентиментальностью дореволюционной детской литературы [156] .

155

Зощенко М. Рассказы о Ленине. М.; Л., 1939; переиздание: Л.: Учпедгиз, 1940. В том же году рассказы о Ленине вышли в журнале «Звезда» (1940. № 1,7, 8/9). Реакция критиков на появление этих рассказов была в целом положительной: Мартынов И. Новые рассказы М. Зощенко о Ленине //Литературное обозрение. 1940. № 24.

156

О возможности агиографических параллелей к рассказам Зощенко о Ленине см.: Mikhail Zoshchenko. Evolution of a Writer. Cambridge. 1993. P. 132–138.

«Инфантилизация» повествования достигается у Зощенко как лексически, так и морфологически (в частности, избыточным использованием уменьшительно-ласкательных суффиксов, придающим его историям нарочито «сюсюкающий» характер), а история о Козлике, лишенная у Анны Ильиничны сколько-нибудь отчетливой морали, пересказывается им так, что оказывается не менее нравоучительной, чем история о разбитом графине. Маленький Володя, как теперь выясняется, дразнил и пугал страшной песенкой своего брата не просто так, но чтобы научить его бесстрашию. Образ маленького Володи, каким он предстает во всех вышеупомянутых текстах, остается неизменным в главном — это образ извинительно шумного, шаловливого, но в общем и целом педагогически управляемого ребенка. Такое представление, по моему мнению, удачно соответствовало складывающейся с середины 1930-х годов сложной агиографии, призванной, с одной стороны, доктринально соотнести имена Ленина и Сталина, а с другой — персонализировать сталинский культ [157] .

157

Bonnell V.E. Iconography of Power Soviet Political Posters under Lenin and Stalin. Berkeley: University of California Press (Studies on the History of Society and Culture, volume 27 / Ed. by Victoria E. Bonnell and Lynn Hunt), 1997; Hiilbusch N. Djugasvili der Zweite. Das Stalin-Bild im sowjetischen Spielfilm (1934–1954) // Personality Cults in Stalinismus — Personnkulte im Stalinismus / Eds. Klaus Heller, Jan Plumper. Gottingen: V&R unipress, 2004. S. 207–238. См. также: Ленин, Сталин в народном изобразительном искусстве. М.; Л.: Искусство, 1940.

Осознаваемый или нет, агиографический парадокс эпохи сталинизма находит воплощение в неявном, но суггестивно навязчивом искажении исторической и биографической последовательности революционных и постреволюционных событий, какой она предстает в советской идеологической культуре. Среди наглядных свидетельств такого рода замечателен известный плакат-диптих Виктора Говоркова «Во имя коммунизма» (1951), изображающий — в первой из двух его частей — Ленина, склонившегося над картой, отмеченной одинокой звездочкой планируемой стройки, а во второй части — Сталина, склонившегося над картой, испещренной значками — стройками ГОЭЛРО. При визуальной и, казалось бы, исторической убедительности этого изображения его любопытной особенностью оказывается то, что уже первая часть диптиха обнаруживает на нем латентное присутствие Сталина — в подписи к письму, которое лежит перед Лениным и подсказывает зрителю, кто именно стоял у истоков ленинского плана [158] . Образ Сталина — советчика Ленина поддерживается в 1930-е годы различными способами: наиболее наглядными примерами здесь могут служить уже упоминавшийся выше фильм Ромма «Ленин в Октябре», «историческое» повествование А. Н. Толстого «Хлеб», изобразительные и скульптурные произведения вроде известных картин А. Моравова и В. Васильева или скульптуры Г. М ихальцова с солидно вешающим Сталиным и напряженно внимающим ему Лениным [159] .

158

Анализ изображения: Nicolosi R. Die Oberwindung des Sekundaren in der medialen Representation Stalins. Versuch tiber die politische Theologie der Stalinzeit // Originalkopie. Praktiken des Sekundaren / Hgg. G. Fehrmann u.a. Koln: Du Mont (Reihe Mediologie, Bd. 11), 2004. S. 122–138.

159

Фотография скульптуры приведена в книге: Самое дорогое: Сталин в народном эпосе / Под ред. Ю. М. Соколова. М., 1939. С. 25.

Между тем не менее эффективно схожее «переворачивание» исторической последовательности семантически растворено в информационном и иконографическом присутствии в культуре сталинизма образов всегда взрослого Сталина и маленького Володи Ульянова. Даже в тех редких случаях, когда Сталин изображается юношей, — его облик и поведение подразумевает иные, нежели в случае с Лениным, принципиально «серьезные» и «неигровые» коннотации [160] . Скудность публиковавшихся при жизни Сталина сведений о его детстве обнаруживает при этом и собственно «авторское» волеизъявление: известно, что в 1938 году Сталин пресек намерение издательства «Детская литература» опубликовать книгу для детей, в которой (на манер уже изданных книг о Володе Ульянове) рассказывались бы поучительные истории из его детства. В 1940 году та же участь постигла издание на русском языке книжки Константина Гамсахурдиа «Детство вождя» (вышедшей к тому времени на грузинском языке в Тбилиси и уже доведенной до верстки в Гослитиздате [161] ).

160

См., например: Титвинидзе М. Как учился товарищ Сталин // Пионерская правда; 1936. № 3 (119); Ивантер Б. На родине Сталина // Пионер. 1938. № 1. С. 12–13.

161

Большая цензура. Писатели и журналисты в Стране Советов. 1917–1956 / Сост. Л. В. Максименков. М.: Материк (Россия. XX век. Документы), 2005. С. 525 (резолюция Сталина с указанием запретить издание книжки Гамсахурдиа).

В своем письме в издательство «Детская литература» Сталин объяснял свое решение тем, что книга панегирических рассказов о его детстве может способствовать развитию «культа личностей» и препятствовать большевистскому взгляду на историю, в которой не «герои делают народ», но «народ делает героев» [162] . По контрасту с возвеличиванием героев — творцов народа (свойственным, как писал Сталин в том же письме, эсерам) «ответственность» за историю в его собственном случае передоверялась «народу» — тогда как пример того же Ленина (на фоне уже выпущенных книжек о его детстве) парадоксальным образом свидетельствовал об обратном. Если «Сталина создал народ», то Ленин — при всем своем величии — таким созданием не являлся. Будучи моложе Ленина биографически, Сталин оказывался, так сказать, его «историософски» старше: в то время как жизнь Сталина обязывала прозревать за ним «объективную» историю самого (советского) «народа», биография Ленина — не более чем события, хотя и имеющие отношение к истории революции и страны Советов, но не исключающие поучительных или извинительных случайностей «частной» жизни.

162

Опалим И. В. Соч. Т I (XIV). 1934–1940. / Ed. R.H. McNeal, Revolution, and Peace, 1967. P. 273, 274. Письмо Сталина впервые было опубликовано (уже после его смерти) в ноябрьском номере «Вопросов истории» за 1953 год.