Веселые человечки: культурные герои советского детства
Шрифт:
В «Одолеем Бармалея» это скрытое и менее оптимистичное представление о конфликте выходит на первый план. Уже было замечено другими исследователями, что написанная в военное время сказка Чуковского повторяет целый ряд поэтических строчек и определенные элементы сюжета неопубликованного варианта «Айболита» 1928 года, потому что она тоже начинается со сцены «классового угнетения», в которой крупные хищники пытаются прогнать более мелких и миролюбивых животных от дверей Айболита [200] . Однако здесь начальная сцена конфликта быстро перерастает не столько в классовую, сколько в межгосударственную войну зверей (что ярко отражает развитие советской политической культуры и публичного дискурса в период с конца 1920-х до начала 1940-х годов). По своему масштабу и жестокости эта сцена не сопоставима ни с какими черновыми или ранее опубликованными вариантами сказок. Бармалей теперь предстает правителем царства Свирепия, где живут одни хищные и опасные звери (гориллы, гиппопотамы, гиены, крокодилы и т. д.). Жители Свирепии — заклятые враги царства Айболита — Айболитии, где живут добродетельные и благородные существа (воробьи, лягушки, олени, пчелы и т. д.). В конце концов Айболиту и его подданным помогает доблестный Ваня Васильчиков, который прибывает из соседней страны Чудославии, чтобы одолеть врагов.
200
Лукьянова Ирина. Корней Чуковский. М.: Молодая гвардия, 2006. С. 731–732.
201
Все цитаты из этой поэмы приводятся по изд.: Чуковский К. Стихотворения. С. 352–377.
Другие комментаторы отмечали, что эстетическая невнятность сказки Чуковского (можно сказать откровеннее — ее художественная несостоятельность) связана с сознательным стремлением перенести язык сводок Совинформбюро в мир детского стихотворения [202] . По мнению И.В. Лукьяновой, эта очевидно искренняя попытка достичь наглядной актуальности, используя самые современные и самые злободневные элементы публичного языка того времени, невольно привела к пародийному освещению войны, напомнив по своему эффекту ироикомическую поэму [203] . По гипотезе Лукьяновой, именно это определило судьбу произведения: оно было напечатано в 1942 году в «Пионерской правде» и потом в том же году еще в нескольких изданиях, но было исключено лично Сталиным из антологии детской литературы 1943 года и подверглось травле в прессе, в результате чего произведение выпало из поля общественного внимания вплоть до состоявшегося несколько лет назад переиздания [204] .
202
См.: Немзер А. Бармалея одолели! Появилось первое научное издание стихотворений Корнея Чуковского // Время новостей. 2002. 17 июля [доступ от 02/04/08]).
203
См.: Лукьянова И. Цит. соч. С. 729–730. Ефимов передает слова Чуковского: «Считаю необходимым построить всю сказку на терминах Совинформбюро, в этом ее литературная оригинальность. Я заметил, что дети пользуются этими терминами, это их слова в нынешней войне» (Ефимов Е.Б. Цит. соч. С. 479).
204
Реакция прессы на поэму включала в себя: Юдин П. Пошлая и вредная стряпня К. Чуковского // Правда. 1944. 1 марта; Бородин С. Быль и зоология // Литература и искусство. 1944. 4 марта. Оправдательное письмо Чуковского от 14 марта 1944 года, посланное в «Правду», но так и неопубликованное, перепечатано в: «Литературный фронт». История политической цензуры 1932–1946 гг.: Сборник документов / Сост. Д. Бабиченко. М.: Энциклопедия российских деревень, 1994. С. 123. Относительно этого эпизода см. также: Информация наркома государственной безопасности СССР В.Н. Меркулова секретарю ЦК ВКП(б) А.А. Жданову о политических настроениях и высказываниях писателей // Власть и художественная интеллигенция: Документы ЦК РКП(б) — ВКП(б) — ОГПУ-НКВД о культурной политике. 1917–1953 / Сост. А. Артизов, О. Наумов. М.: МФД, 2002. С. 522–533,784; Пашнев Эдуард. Сталин-цензор // Литературная газета. 1997. 19 ноября; Ефимов Е.Б. Цит. соч. С. 477–484.
И тем не менее этот невольный пародийный эффект, на мой взгляд, — вовсе не главная неудача произведения Чуковского. Другие цензурные конфликты, связанные с произведениями Чуковского, поразительны и часто вызывают грустную усмешку абсурдностью идеологически подкрепленных обвинений, выдвинутых против совершенно невинных и выдающихся произведений детской литературы. Например, в случае с более ранней стихотворной сказкой «Бармалей», которая наряду с другими произведениями автора была в середине 1920-х объявлена «вредной для маленьких детей, так как они не в состоянии совершенно разобраться в его шутках и принимают за правду все его дикие рассказы про животных» [205] . Неспособность цензора-буквалиста понять, что дети умеют фантазировать, вызывает лишь улыбку. По контрасту с этими случаями очень соблазнительно во многом (о ужас!) согласиться с критикой в адрес «Одолеем Бармалея», содержащейся в статье Павла Юдина («Правда», 1944 год):
205
О «Бармалее» Корнея Чуковского // Цензура в Советском Союзе. 1917–1991: Документы / Сост. А.В. Блюм. М.: РОССПЭН, 2004. С. 128. Еще более нелепыми, чем цитируемый материал, стали нападки на «Муркину книгу»: «Укажем хотя бы на „Муркину книгу“ и „Чудо-дерево“… как на книги, рассчитанные, очевидно, на детей вроде Мурочки, родители которой и она сама привыкли получать все блага жизни без всякого труда, которым и „бутерброды с краснощекой булочкой“ сами в рот летят» (цит. по: Протокол заседания Отдела печати Северо-западного бюро ЦК ВКП(б) // Цензура в Советском Союзе. С. 108). Об этих ранних эпизодах цензурирования Чуковского см.: Блюм А.В. Как поссорились ГУС с Главсоцвоцом.
Детям доступен мир фантазий, вполне допустимо художественное фантастическое представление о действительности. Но этот художественный вымысел должен иметь свою логику и отвечать в идее хотя бы в отдаленной степени возможной реальности. Сам Чуковский напоминает, что враг
Строчит из пулемета В перепуганных детей.Если уж есть в сказке такие строки, то после них невозможно, немыслимо сочинять такое:
Пляшут гуси с индюками И ромашки с васильками… И с лопатою топор Прискакал во весь опор.Этим — после стрельбы в детей из пулемета — никого не развеселишь и не утешешь [206] .
Конечно, требование Юдина, чтобы детская литература как-то представляла «возможную реальность», не выдерживает критики: фантазия… фантастична (если уж на то пошло, мы обсуждаем доктора, который умеет разговаривать с животными). Но его возражение, что сказке Чуковского недостает внутренней «логики», абсолютно точно. В самом деле, главная неудача этого текста состоит в том, что он трансформирует действительность недостаточно цельно и не слишком радикально, позволяя реалиям кровавой и жестокой войны, будь то леденящие душу подробности кровопролитных сражений или описания военной техники, вторгаться в фантастическое царство разумных существ и мифических пиратов. Иными словами, очевидная несуразность этой сказки состоит в том, что Чуковский смешал абсолютно аллегорическую и фантастическую сферу с чрезмерно реалистичной. Именно эта путаница несовместимых манер письма, похоже, повлияла на стиль размышлений Чуковского об этом его произведении, как, например, в его опубликованных комментариях к поэме (частично цитированных выше), где он объясняет:
206
Юдин П. Пошлая и вредная стряпня К. Чуковского.
Чтобы рельефнее представить эти цели [т. е. идейные цели войны. — К.П.], я и вывел знакомого им Айболита, который издавна является в их глазах воплощением доброты, самоотверженности, верности долгу и мужества, и противопоставил ему разрушительную и подлую силу фашизма [207] .
Возникает вопрос: в какой чудовищной сказочной вселенной художественный персонаж Айболит мог противостоять слишком реальной фантастичности фашизма?
207
Цит. по: Ефимов Е.Б. Цит. соч. С. 479.
Так как же нам разобраться в «странном сближении» историй доктора Дулиттла и доктора Айболита в этих двух эпизодах войны — хотя и очень разных, описанных совершенно по-разному?
Для начала обратим внимание еще на одно совпадение: момент, когда Лофтинг начал сочинять свои истории о докторе Дулиттле, совпал с зарождением современной теории психологической травмы. Зигмунд Фрейд в работе «По ту сторону принципа удовольствия» писал:
Уже давно описано то состояние, которое носит название «травматического невроза» и наступает после таких тяжелых механических потрясений, как столкновение поездов и другие несчастья, связанные с опасностью для жизни. Ужасная, только недавно пережитая война подала повод к возникновению большого количества таких заболеваний [208] .
208
Freud Sigmund. Beyond the Pleasure Principle / Trans. James Strachey. New York: Norton, 1961. P. 10.
Как объясняет Фрейд в этой плодотворной работе, во многих отношениях радикально отступающей от его прежних теорий, основными симптомами психической травмы является неконтролируемое возвращение воспоминаний о травматических событиях в сновидениях и в форме разнообразных навязчивых повторений. По Фрейду, этот вид невроза стал подтверждением ранее теоретически не объясненного влечения — влечения к смерти, которое выражается в парадоксальной тяге живого организма к остановке, завершенности и гибели. Не так давно, намного позже Фрейда, тщательно изучив психоаналитические теории травмы применительно к литературной критике, Кэти Кэрут пришла к выводу, что фундаментальная особенность невротической реакции на травму отражает непознаваемую природу опыта, столь чуждого нормальному пониманию, что он не поддается восприятию или выражению на обычном языке. Это приводит к невероятно мощному возвращению воспоминаний в замаскированных, фигуральных формах, подтверждающих непознаваемость самих травматических событий:
Несчастный случай, в том виде, в каком он появляется у Фрейда и возникает позднее, в других рассказах о травме, не просто демонстрирует жестокость происшествия — он передает энергию его непознаваемости. Эти рассказы свидетельствуют, что жертву продолжает мучить не только реальность жестокого события, но и реальность того факта, что еще не известна вся мера его жестокости. Таким образом, история травмы, как рассказ об отсроченных переживаниях, вовсе не говорит нам о бегстве от реальности — бегстве от смерти или от некоей связанной с ней силы, — а скорее подтверждает ее бесконечное влияние на нашу жизнь [209] .
209
Caruth Cathy. Unclaimed Experience: Trauma, Narrative, and History. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1996. P. 6–7.