Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе

Гецадзе Акакий Исмаилович

— Конечно, конечно, батоно! — закивал я.

— Хочешь дворянскую дочку?

— Хорошо, конечно, взять девушку хорошей фамилии, если и сама она что-то стоит. Недаром ещё великий Руставели говорил: род тысячи стоит, а воспитание — десяти тысяч. К чему высокородность, коли сам человек плох? А великому мудрецу верить надо.

— Само собою разумеется, плохую я тебе не предложу, об этом и говорить нечего, и непорядочную тоже… Ты мне другие достоинства перечисли.

— Тихая чтобы была, умная, воспитанная и красивая тоже…

— Э, голубчик, нечего об этом и говорить. Знаешь, как дворянские дочки-то

воспитываются? Всему обучены в девичестве: и петь, и плясать горазды, кроят-шьют, за этим к другим ходить не придётся. Ну как, подойдёт тебе?

— Посмотрим. Глаз, говорят, лучший, чем ухо, советчик.

Свернули мы на просёлочную дорогу, и пошёл я, куда он меня повёл. Историю здешних дворян я, по крайней мере, раз девять слышал.

Заставил как-то, сказывают, имеретинский царь Соломон конников состязаться в беге по отвесному склону — кто быстрее всех в долину спустится. Известное дело, конь по спуску быстро идти не может. Так вот, один рачинский крестьянин, по фамилии Элбакидзе, опередил всех. Однако, как только в долине оказался, случился с ним конфуз — отпустил он поводья, конь в этот миг учуял свободу, быстро пошёл, но поскользнулся и упал. Обрадовались этому соперники и царю тотчас же доложили. А Соломон рассудил мудро: во-первых, сказал он, произошло это уже в долине, во-вторых, конь, значит, у него такой, не натяни он поводья, не прошёл бы так удачно скалы отвесной, молодец, значит. И пожаловал царь тому крестьянину дворянство и двух крепостных ему подарил. Плодовитый тот дворянин оказался, родилось у него впоследствии девять сыновей, все они как подросли, переженились, и образовалось в дальнейшем тридцать новоявленных дворянских семейств. А двум несчастным крепостным не повезло, не разрослась у них семья, не умножилась. Так что на тридцать элбакидзевских домов по-прежнему двое крепостных приходилось. И были они у господ своих нарасхват.

— Хозяин!

— Батоно?

Открылись старенькие ворота, вошли мы в маленький дворик, обнесённый низким плетнём.

Две гончие, выпучив глаза, уставились нам в руки, но, ничего не увидев, затрусили под лестницу. Сват указал мне на девушку: не красавица, но и не дурнушка. Я поглядел внимательнее. Шла она по двору, босая, толстые пальцы ног некрасиво растопырены. Высоко подпоясанное ситцевое крестьянское платье, видимо, ею самой сшито. Заметил я, что один рукав у него был короче другого, и настроение у меня сразу испортилось.

Во дворе под полувысохшим орехом валялась большая каменная плита, которую, очевидно, приспосабливали под стол.

Сели мы.

Будущий тесть притащил откуда-то корзину с грушами.

— Угощайтесь, дорогие, устали, небось, с дороги.

Арета с удовольствием на груши накинулся.

— Какая вкусная, кацо! Этой весной привил я у себя во дворе грушевое дерево, но не принялось оно почему-то. Будущей весной обязательно возьму у тебя веточку. Да, а где у тебя дерево, не вижу что-то!

— Недалеко. Там вон, у виноградника. У крепостных наших эта груша растёт, они нас угостили.

— У вас, что, батоно Енгиоз, до сих пор ещё крепостные есть? Крепостное-то право уж сколько времени как отменено.

— Есть, батоно. Мы люди хорошие, потому-то они от нас и не бегут. Наоборот, всячески нам почёт оказывают. Как угодить, не знают. Живём теперь, правда,

по-соседски, а всё-таки считаются они нам крепостными… а когда и присылают разные разности, редиски там, бурдюк вина, фрукты… бывает, на охоту вместе ходим.

— Вы что, батоно, охотой увлекаетесь?

— Конечно, потомственные ведь мы дворяне, сам царь Соломон нам дворянство пожаловал. Ты, парень, на нас так не смотри. Живём мы попросту, а дворяне самые настоящие. Вон в том доме наши крепостные живут.

Я взглянул туда, куда указывал Енгиоз, и увидел большой двухэтажный дом, в котором жили крепостные, господа между тем ютились в подслеповатой, покосившейся избе с крохотным балкончиком.

— Ой, бедные! — вырвалось у меня.

— Отчего же они бедные? — насторожился хозяин, — я ведь их не неволю, живут, как им вздумается, свободные они, как птички небесные. Мы ведь не бездушные какие-нибудь! Знаете, некоторые своих крепостных в ярмо впрягли…

Большое это несчастье — иметь таких нищих господ, подумал я про себя, а вслух сказал:

— Скажите, а молотильная доска, к которой крепостных привязывали, у вас имеется?

— Найдём, если понадобится…

Енгиоз, как истый дворянин, заложил руки за спину и стал медленно расхаживать по двору.

— Извините меня, ради бога, что на ходу я с вами разговариваю. Такая уж у нас в роду привычка. И отец мой так вот умел, и дед покойный. А вы, батоно Караман, чьим внуком будете, Нико Кантеладзе, что ли?

— Да, батоно, вы его знали?

— Как же, хороший был человек.

— Очень, очень! — вмешался сват.

— Великое имя у него было, Нико, Николай!

— Истинно, истинно, — совсем оживился сват. — Наш Караман сын достойных людей!

— А что мне от этого? Какое мне дело до знатного имени моего деда? Какой толк в имени: на себя его не наденешь и сыт им не будешь, — стегнул я невидимым кнутом Енгиоза.

— Ой, не скажи! — забеспокоился тот, — молод ты ещё, многого не понимаешь. Имя это главное. Знаю я, некоторые люди только тем и существуют, что славными именами своих предков… вот доживёшь до моих лет, сам в том убедишься. Поймёшь эту премудрость.

— Здравствуйте, хозяева! — послышалось за воротами, и на просёлке появился худой высокий человек с кожаным мешком за плечами.

— А! Парнаоз, привет! Куда это ты?

— На мельницу иду, сегодня ведь наш черёд.

— А что, много тебе молоть?

— Вот это, — указал он на мешок. — Тебе тоже что-нибудь нужно?

— Кажется, есть кое-что, батманов десять наберётся.

— Ладно уж, сообщу тебе, как закончу! Бывайте здоровы! — стал прощаться Парнаоз.

— Это мой родной брат, детей у него прорва, одолели его, несчастного, ежедневно на мельницу ходить приходится.

— А отчего он, бедняга, худой, словно высохший прут? Не ест, что ли?

— Скажешь тоже! Такого едока, как он, поискать надо. Телёнка в один присест проглотить может, а во второй и кожу от него сожрёт.

— Ух ты! А ежели так, что это его как рыбью кость истончило? Еле на ногах человек стоит, — удивился я.

— Что тут удивительного! Его желудку каждый день телёнок требуется, а где взять? Вот и получается, что сыт Парнаоз всего два раза в год бывает, и то, если где-нибудь на свадьбе или на келехе поживится. Уж как тут, скажи, не исхудать?