Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе
Шрифт:
— Агу, агу!
Он тотчас же принялся этот палец сосать, да так, что чуть руку мне не откусил. Испугался я, отдёрнул её.
Ребёнок во всё горло заревел.
— Что ты сделал, Каро? В глаз бедняге попал, — упрекнул меня сват.
— Ослеп я, по-твоему, что ли, — отмахнулся я.
Дитя между тем успокоилось, улыбнулось мне дружелюбно. Но, увидев нахмуренного Кечошку, тотчас же снова сморщило носик. Вот и пойми этих младенцев! Разве можно от крошки ума требовать? Кто знает, отчего они плачут. Причину найти трудно: тысячи их. И почему смеются — радуются,
— Смейся, радуйся, генацвале, — весь мир тебе принадлежит, — сказал я ему ласково. — Кому как не тебе смеяться, будущему его покорителю.
Думал я, что обрадовал младенца, а он снова накуксился. Смешно даже: все великие мира сего только и мечтают завладеть им, потому и убиваются, а этому несмышлёнышу я мир без борьбы и труда подарил. Он же вместо того, чтобы радоваться, в три ручья ревёт. Не хочу, мол, не надо мне. Видали вы подобную неблагодарность?!
— Ладно, уж, ладно, кацо, замолчи, не хочешь, я насильно не заставляю. Дай бог тебе вырасти, а потом видно будет. Посмотрим, ответишь ли ты снова на такой подарок отказом? Довольно, хватит плакать, не хочешь, я другому подарю! Тысячи ведь желающих…
— Марта! — послышался из кухни мужской голос. — Скорее, убился он.
— Вай ме! Что ты говоришь, кто убился? — побледнела хозяйка.
— Горшок, женщина, горшок, говорю, кипит, убивается!
— Будь ты неладен, напугал до смерти! — помчалась со всех ног на кухню Марта.
— Кажется, на обед здесь лобио? — посмотрел я на свата.
— Может быть, ведь для такой оравы и коровы на шашлык не хватит…
— Давай, Кечо, лучше в другое место пойдём.
— Не торопись, дай срок, осмотримся.
Кечо, наконец, расспросил, куда запропастилась девушка, узнал, что повезла она вчера двух меньших братьев к родителям матери и вернётся в полдень.
Так как час обеда уже наступил, решили мы дождаться девушку да и обеда заодно.
— Не скучайте, дорогие, — сказал нам будущий тесть. Сам он кувшин из-под вина мыл. — Скоро обедать будем. Знаете, — обратился он к нам снова, — стол без вина не стол. В прошлом году виноград у меня плохо уродился, так что вина получилось мало, осенью уже всё поистратилось. Придётся мне к соседу пойти, у него одолжить немного. Да вы не беспокойтесь, я мигом!
— Тухуния, парень, где ты? — позвал он кого-то.
— Здесь я, папа, — выскочил из давильни чернявый мальчуган в ситцевой пёстрой рубашонке и стал, обиженно оттопырив губы.
— Ты кто, Тухуния или Шаликуна? Смотри, если обманешь, как вчера, шкуру с тебя спущу! — погрозил пальцем отец.
— Честное слово, Тухуния я, всегда ты, папа, меня путаешь! — обиделся мальчик.
— А чёрт вас разберёт, штанов ведь ни на одном из вас не надето, — махнул рукой отец, — ну, если ты Тухуния, тогда спой что-нибудь, чтоб гости не заскучали.
— Неужто ты петь умеешь! Что ж до сих пор молчал? — пошутил с ребёнком Кечо.
— Умею. Папаня меня обучил. Голос, говорит, у тебя подходящий.
— Ну
Ребёнок крепко прижал руку к голому бёдрышку и, вытянув шею, запищал тоненьким звонким голосом:
Тёплый дождичек полилПоле чистое смочил!..— Молодец, хорошо поёшь! Тебе в церковном хоре место. Большое ты нам удовольствие доставил, спасибо! — сказал ему Кечо.
Я пошарил у себя в кармане и извлёк оттуда пятак.
— На, купишь себе завтра леденцов, голос у тебя слаще станет.
Ребёнок словно на крыльях улетел. Тут же вмиг набежала орда таких же голопузых, похожих на него, мальчишек.
— Дяденька, дяденька, — наперебой закричали они, — мы тоже петь умеем! Спеть?
— Валяйте!
Начали они кто в лес, а кто по дрова, и такой шум поднялся, что уши у меня заложило.
— Хорошо, конечно! Но если замолчите, лучше будет.
Разделил я между ними всю мелочь, какая у меня была, и они так же мгновенно исчезли, как и появились.
В полдень вынес хозяин на террасу большой стол, поставил на него принесённый от соседа кувшин вина, а хозяйка — дымящийся горшок с лобио. Как приоткрыли крышку, ударил мне в нос запах чеснока и, сказать по правде, на душе стало хорошо и покойно. Разлила хозяйка лобио в небольшие деревянные мисочки, поставила их перед рассевшимися вокруг стола ребятишками, а гостям не предложила. Зато появились перед нами два зажаренных цыплёнка.
Взял я стакан вина, поднёс его ко рту, благословил очаг по всем правилам и только собрался цыплёнком закусить, а цыплят как не бывало. Поразительно!
«Ожили они, что ли, думаю, или улетели, или запропастились куда?» Вот чудо! Посмотрел я на дверь и увидел, что один из мальчишек надул шар из куриного зоба, а щёки у него, как у зурнача: вот-вот лопнут. И у другого такой же шар в руках — он с ним как с мячиком играл. Понял я тогда, что не улетели цыплята. Куда они, скажите на милость, без зобов своих могли деться? Ясное дело, слопали их ребятишки в один присест.
У одного мальчишки заметил я в руках цыплячье крылышко. Это меня окончательно убедило в том, что жареные цыплята не оживали и никуда не улетали.
На столе, кроме вина и кусочка мчади, ничего не осталось, да и тот вскоре исчез. Выпили мы вина на пустой желудок и из-за стола поднялись. Хозяин, конечно, извинился. Но какой прок в его извинениях для пустого желудка? Особенно для Кечошкиного…
— Сколько всего у вас детей? — спросил я у женщины.
— Немного их у меня осталось, двенадцать всего, — печально ответила она.
— А что, разве было больше?
— Как замуж вышла, грудь у меня ещё не отдыхала. Однако смерть проклятая и нашего дома не обошла. Напала на деревню какая-то чужеземная болезнь, троих мальчишек у меня отняла. По сей день сердце кровью обливается. Дети, ведь, что пальцы на руке, какой ни отрежь, одинаково больно, — утёрла она глаза концом косынки.