Веселые и грустные истории про Машу и Ваню
Шрифт:
Ничего себе, думаю я. И правда знает.
– Венера, – продолжает он. – Гарделандия…
– Что?!
– Гарделандия, – повторяет Ваня.
– Ты откуда такую планету знаешь?
– У меня в компьютерной игре она есть. Я тебе покажу, если не веришь.
А я верю.
И я когда выхожу из детского сада и разворачиваюсь на маленьком пятачке, мне кто-то отчаянно сигналит. Я с недоумением смотрю в зеркало: я же никого там не трогал.
А, это Маша подъехала.
«Когда-нибудь они разберутся друг с другом сами»
Я должен был поехать в Лондон. В Англии живет Никита, взрослый такой парень, мой сын. Учится там на факультете журналистики в университете. В конце концов, почему бы и нет! Мы с ним очень давно не виделись, много лет, даже очень много лет. Это же учитывая, что ему самому не очень много лет. Я все ждал, пока он вырастет, сам примет свое решение и позвонит. Но он не позвонил. Он написал, мы встретились в Лондоне. Это было почти два года назад. Все следующие два года мы очень хотели увидеться опять. Но его проблемы с российским паспортом, мои проблемы, не имеющие отношения к паспорту и вообще не до конца понятно какие…
И вот теперь я должен был поехать в Лондон в командировку. Мы с Никитой долго переписывались по этому поводу и предвкушали нашу встречу. Вся эта колонка могла бы состоять из этой переписки, и, может, это была бы моя лучшая колонка, вернее, наша.
Ваня и Маша знают, что у них есть брат. Я им много рассказывал про него. Говорил, что когда-то я был женат не на их маме, что, когда родился Никита, я был студентом и учился на журфаке – правда, в МГУ, а не в Корнуолле, где учится он. Что это большой мальчик, что ему уже 22 года. И что он их брат. Я уверен, что они все это имели право знать.
В какой-то момент они начали жадно интересоваться подробностями про жизнь Никиты. Почти так же жадно, как интересовался подробностями про их жизнь Никита. Я рассказывал что мог. В том смысле – что знал. Не в том смысле, что я что-то скрывал.
Не так давно Ваня попросил у меня его телефон. Я понял, что той информации, которую они получают о нем от меня, им недостаточно. Кроме того, я еще больше зауважал Ваню. У меня у самого-то рука долго не поднималась звонить Никите, как-то мне было страшно, честно говоря, не знаю даже почему, только догадываюсь.
Но телефона я Ване не дал. У меня его не было. Тот, который у меня был, видимо, изменился. Жизнь у Никиты меняется на самом деле стремительно, гораздо стремительнее, чем мне бы, например, хотелось. Я на расстоянии не успеваю фиксировать эти изменения. Едва я только зафиксирую что-нибудь, как оказывается, что все уже вернулось к той точке, с которой эти перемены вдруг начались.
В общем, не было у меня его телефона. По почте вообще лучше общаться. Можно сказать что-то, чего ты никогда в жизни вслух не скажешь. А так можно. И нужно даже.
И я так и сказал Ване:
– Нет телефона Никиты. Наверное, поменялся. Ваня, для которого решение попросить у меня его телефон было, мне кажется, поступком, расстроился.
– Ладно, – сказал он, – а он когда приедет?
Я ему честно сказал, что в ближайшее время не приедет. С моей стороны, это тоже было поступком.
– А мы к нему поедем? – спросил Ваня.
Я даже не мог объяснить этот внезапно возникший интерес к Никите и эту настойчивость. Ваня впервые в жизни на моих глазах намерен был добиться своего. И он обдумывал, как это сделать. При этом мне еще предстояло понять, чего он хочет добиться. Он ведь не просто хотел поговорить с Никитой. Он хотел ему что-то сказать. У него было что сказать. И он, кажется, постоянно держал это в голове.
– Пока нет, не поедем, – сказал я.
И буквально через несколько дней я понял, что еду в эту командировку. Я сказал об этом Ване. Он задумался.
– Мы приготовим ему подарки, – сказал он. – Ты когда едешь?
– Еще не скоро, – ответил я. – Через месяц, может.
– Мы успеем, – сказал Ваня.
Прошел месяц. Утром я вылетал в Лондон. Никита должен был либо уже приехать туда из Корнуолла, либо выехать рано утром, как и я.
И накануне вечером я спросил Ваню:
– Вы приготовили Никите подарки?
– Нет, – прошептал Ваня.
– Нет, – сказала Маша.
– Жалко, – я расстроился. – Я думал, у вас все готово. В глазах у Вани я увидел какой-то ужас. Маша была спокойнее его на год и восемь месяцев.
– Но мы же сейчас должны ложиться спать! – с отчаянием сказал Ваня.
Они рисовали Никите полночи. Маша нарисовала море, волны, лодку с парусом. В волнах прыгали дельфин и маленькая рыбка. Дельфин нырял вслед за рыбкой. Я все понял.
Ваня нарисовал елку и что-то под ней. Я сначала толком не разобрал. Мне даже показалось, что по аналогии с Машиным рисунком под елкой должен быть большой гриб и маленький. А вернее, два маленьких гриба. Но потом я рассмотрел рисунок (он был на небольшом листочке) и понял, что под елкой просто подарок, перевязанный ленточкой.
Не сказать, чтобы я был растроган. То есть вообще ничего не сказать. Мне хотелось плакать. Они так сосредоточенно, серьезно и усердно занимались этим, что я чуть не разревелся, когда увидел эти рисунки.
– Папа, – спросил Ваня, как только мой самолет приземлился в Англии, – ты встретился? Что он сказал? Ты можешь дать ему трубку?!
– Подожди немножко, – попросил я. – Мы с ним встретимся вечером. И мы вам сразу позвоним.
– Хорошо, – сразу согласился Ваня. – Пока, папа. Он положил трубку. Он давно научился внезапно прощаться, а я до сих пор не привык, что он делает это так быстро.
Весь день я был занят. С Никитой мы постоянно переписывались. Он был еще в Корнуолле, но вот-вот должен был выехать. Я и сам вряд ли освободился бы раньше позднего вечера.
Сначала он предложил встретиться в одном месте, потом я сказал, что лучше прямо в моем отеле. Я знал, что ночь эта будет бессонной. Я хотел предложить ему поспать остаток утра, который у нас с ним обнаружится, когда уже, наверное, рассветет, в моем номере. Но до этого мы с ним должны были обойти еще полгорода и обо всем поговорить. Так было в прошлый раз.