Веселые и грустные истории про Машу и Ваню
Шрифт:
– Дочка, давай почитаем вслух, что ты написала. Мама ведь радуется от того, что дочка научилась писать еще до школы, да еще так быстро.
– Конечно, мама! – кричит Алиса.
И мама с выражением читает следующее: «Мама дура праиграла мне в крести кинолики».
Алиса, услышав то, что она написала, начинает рыдать. Она страшно расстроена, потому что она не хотела обидеть маму. Она просто написала то, что думала. Мама тоже с трудом, конечно, сдерживается от рыданий.
– Мама, я не хотела!.. – плачет Алиса, убегает к себе к комнату и минут через пятнадцать выбегает с другим листком бумаги.
Ее мама читает: «Мама извени меня что я написала что ты дура что праиграла мне в крестики нолики». То есть девочка осталась при своем мнении. Но все-таки я доскажу историю про ролики.
– Ты, Маша, когда научилась кататься на роликах? – раздраженно спросил я ее, узнав эту новость.
Главное, я понимал, что ни няня ее не могла научить, ни в детском саду не могли. Читать и писать могут научить, но не на роликах же кататься. Есть все-таки еще то, что осталось на долю настоящих мужчин. Да, я умею кататься на роликах, и Поклонная гора – не чужое для меня место.
– Вчера, – рассказала Маша. – Меня Лиза же научила.
– А вы где и когда с ней катались?
– Да нет, она мне показала, как надо ездить на роликах. Вот так делаешь руками и вот так ногами. Так что, папа, я уже умею кататься на роликах.
– Так, может, тебе тогда и не надо на роллердром? – спросил я. – Ты же уже умеешь.
– Нет, надо, – ответила она. – Просто покататься сходим.
И вот она встала на ролики, оттолкнулась. Она категорически отказалась от моей помощи. Она сразу упала. Она вскочила и снова пошла. Она прошла на роликах целый круг, держась только иногда за металлический поручень. И еще один круг. И третий. После этого она скорректировала свою позицию:
– Папа, – сказала она, – ты видишь, что я хорошо хожу на роликах?
– Да, ходишь ты уже хорошо, – согласился я. – Но на роликах надо кататься.
И я объяснил ей как. Я долго объяснял. Я катался вместе с ней. Я устал. Она все время падала и вставала. Я был поражен, вообще-то.
– И руки! – кричал я. – Руки не держи вместе! Маши руками!
– Папа, я уже умею кататься на роликах? – спросила она меня наконец с вопросительным выражением на лице и в голосе.
Я по-честному был ею восхищен и сказал:
– Кататься умеешь. Но ты должна летать на роликах.
– Летать?
Она задумалась.
Потом я с Ваней, который, как мне хотелось бы думать, истосковался по мне, поднялся наверх, в зону кинотеатра, где мальчик сдержанно попросил купить ему попкорна. На самом деле он истосковался, конечно, по попкорну. Насчет этого с самого начала не должно было быть иллюзий. Но они были.
Когда мы вышли на улицу, Маша вместе с мамой уже стояли возле машины.
– Папа, не садись в машину, – предупредила Маша. – Нам еще надо кое-что сделать. У тебя есть триста рублей? А то мама сказала, что нее нет триста рублей.
– Есть, – обреченно сказал я.
– О! – обрадовалась она. – А триста рублей – это много?
– Пустяки, – сказал я. – Не стоит беспокоиться. Мы уже подходили к отделу с детскими игрушками.
– Вот эти крылья, – сказала Маша. – Триста рублей.
Я увидел большие розовые крылья феи в прозрачной хрустящей упаковке. Они были размером с Машу. И правда, триста рублей для таких крыльев – пустяки.
Я не торговался с Машей и сразу купил ей эти крылья, хотя можно было бы попробовать договориться, что она тогда ляжет сегодня спать раньше половины первого ночи и еще Ваню уговорит, и ей ничего не оставалось бы, кроме как согласиться. Но я не торговался.
Мы купили, вышли на улицу.
– Все, папа, я умею летать, – сказала Маша, держа в руках крылья. – Ты же говорил.
А я как-то и не подумал.
«Здравствуй, отец»
Все труднее в нашей жизни решается проблема детского сна. От этого не решается не только проблема взрослого сна. От этого вообще много других, гораздо более серьезных проблем. Причем некоторые из них могут не решиться, по-моему, уже никогда.
С мальчиком что-то происходит. Я толком не могу разобраться, что именно, у меня на это просто нет времени, но вдруг я понимаю: черт возьми, надо же в это вмешаться.
Потому что полночь, половина первого, час ночи – они не спят. У них очень много дел. Маша пишет письмо Деду Морозу. Она впервые в жизни делает это сама. Я прихожу домой в уверенности, что они спят, а Маша подбегает ко мне с криком:
– Смотри, я написала Деду Морозу!
Я беру листок и вижу: красным карандашом большими, даже слишком, буквами написано слово «САНИ».
– Зачем тебе? – спрашиваю я. – У тебя же есть.
Оказывается, ей для себя ничего не нужно. И не потому, что у нее все есть. Просто есть те, кому это нужнее. У Маши на руках три бэби-берна, и на троих нужны хотя бы одни сани.
– Маша, послушай, – говорю я, – это все неправильно написано.
И если до этого в Машиных глазах был хотя бы туман, намекающий на то, что не за горами то время, когда она будет готова отойти ко сну, то после моего вопроса весь этот сон, который и так под большим вопросом, вообще, как говорится, рукой сняло.
– Почему? – спрашивает она, и недоумение в ее голосе граничит с очень серьезной обидой.
– Потому что Дед Мороз не заслуживает такого, – говорю я. – Потому что как это – «сани»? Что – «сани»? Ты вообще кому письмо пишешь?
– А как надо? – примирительно спрашивает Маша, и я понимаю, что она сейчас решила не обижаться, а пройти через это и сразу двинуться дальше, потому что важнее всего остального получить сани для Кати, Вани и Маши.
– Ну, не знаю, – неуверенно говорю я, потому что последний раз сам писал такое письмо довольно давно. – Наверное, надо начать так: «Дорогой Дед Мороз!» И дальше попросить его, а не то что: «Сани!» Он вообще может обидеться. Имеет право.
Маша ушла к себе к комнату и долго писала письмо Деду Морозу. Уже совсем никто не думал о том, что им надо спать, даже я. Потом она вышла и протянула мне этот листок.