Веселые и грустные истории про Машу и Ваню
Шрифт:
– Да, – расплакалась Маша.
– Что же ты плачешь? – спросил я.
– Потому что мы ничего не можем отдать бедным детям! – крикнул Ваня и тоже разрыдался.
Я понял, что в работе с ними их няня использовала и это отчаянное словосочетание.
Маша тем временем повисла на жирафе с нее ростом. Плача, она целовала его в губы и глаза. Я засмотрелся на эту картину. Мне кажется, она никогда так не целовала меня. Впрочем, если бы она узнала, что нам придется расстаться навсегда, возможно, она целовала бы меня с такой же страстью.
Выяснилось, что они перебрали и в самом деле
– Ничего страшного, – сказал я. – Значит, не получилось. Ложитесь спать. Бывает.
Я очень расстроился. Я даже разозлился. Я подумал, что я сам во всем виноват. Слишком жестоко было ставить такой эксперимент на детях. Значит, все-таки напрасно я произнес вслух эту озарившую меня мысль.
Было уже часа три ночи, когда Маша пришла ко мне.
– Папа, – сказала она. – Я готова.
– А Ваня? – спросил я.
Мне не надо было переспрашивать, на что именно она готова. Я и сам не мог уснуть из-за этой истории.
– Ваня! – позвала Маша.
Он тоже сразу пришел. Он тоже не спал.
– Папа, – сказал он. – Я все отдам. Мне ничего не нужно.
По его лицу текли слезы. Маша держалась. Я тоже.
Весь следующий вечер мы перекладывали игрушки в сумки и пакеты. Вытащенные из всех углов детской, из кабинета и из остальных комнат, они выросли в огромную, неправдоподобных размеров гору. И мне казалось, что их осталось во всех этих комнатах по крайней мере столько же. А Ваня все приносил и приносил их – давно забытые и прекрасные. Я уже проклинал себя за то, что я все это затеял.
– Ваня, – говорил я, – ну не знаю, может, эту пожарную машину оставишь?
– Нет, – холодно качал он головой. – Детям.
– Маша, – подходил я к девочке, – кроватку для Кати можно не трогать. Ей не в чем будет спать, как я понимаю.
– Я ее тоже решила отдать, – пожимала плечами Маша. – Так что ничего.
Потом я позвонил своим друзьям, которые знают, куда в таких случаях ехать. Они обо всем договорились.
Я набил игрушками всю машину. На переднем пассажирском сиденье застыла громадная черная обезьяна. Мне предстояло совершить еще как минимум две поездки. Через пять минут после того, как я тронулся, меня остановил гаишник.
– Вы кого везете? – с подозрением спросил он и заглянул в салон.
Потом он засмеялся и, узнав, что происходит, спросил, не нужно ли мне сопровождение, а то меня же будут постоянно останавливать. Я чего-то опять расчувствовался.
В третью поездку, когда в салоне появилось хоть немного свободного места, я взял Машу и Ваню. Они должны были увидеть глаза этих бедных детей. Они должны были понять, что это не бедные дети.
Это были счастливые дети. По крайней мере такие же, как Маша с Ваней.
«Мы и сами можем научить»
Маше пора в школу. Она родилась в конце февраля, и получается, что если она пойдет в школу в этом году, то ей будет шесть с половиной лет, а если в следующем – семь с половиной. Ни то, в общем, ни се. Не очень удачно родилась девочка.
Но я подумал, что ей все-таки пора в школу. Раньше
К тому же в детском саду ей стремительно становится скучно. Пытать ее детским садом еще год я не хочу. Но я, конечно, прежде всего спросил обо всем этом у нее. Ее мама, кстати, считает, что ни в коем случае девочка не должна торопиться в школу и что безнравственно отнимать у ребенка детство. Я говорил, что, отнимая детство, мы прибавляем ей юности (и еще неизвестно, что ей нужнее), но Алена так не считала. Так что этот семейный конфликт Маша должна была решить сама и в свою пользу.
Маша даже не поверила своему счастью. Счастье заключалось в том, что она и в самом деле сама решала этот вопрос. Кроме того, как выяснилось, она была совершенно счастлива, что в следующем году пойдет в школу. То есть в том, что это должно произойти как можно скорее, для нее не было никаких сомнений вообще.
Я отдавал себе отчет: причина этого прежде всего в том, что она совершенно не представляет себе, что такое школа, но зато прекрасно понимает, что такое детский сад. Но все равно девочка была права.
Моя жена считает, что это – манипуляция неокрепшей психикой ребенка. Ведь я же понимал, что она скажет. Ну, может, и манипуляция. А Маша мной не манипулирует, что ли? Моей неокрепшей психикой? Когда гладит меня пальцем по руке и просит купить ей геймбой, например? Может, кстати, уронить слезу. Доходчивую слезу, если услышит, что геймбой она получит в день рождения, то есть недели через три. Дело в том, что Алисе-то геймбой (карманную такую игровую приставку) подарили еще на прошлый день рождения. А я что? Я маленький человек. Я таю, как снеговик под палящим весенним солнцем. Но в целом держусь.
В общем, решение было принято, я начал изучать рынок и пришел, конечно, в ужас от его состояния. Учиться в начальных классах приличной школы стоит дороже, чем в приличном западном университете. А главное, тяжело найти школу поблизости от дома. Но когда мы все же нашли, выяснилось, что там кроме того, что берут эти деньги, еще и проводят тестирование детей. То есть им за эти сумасшедшие деньги еще и не все дети подходят. А те, кто не подходит, автоматически получают психотравму на всю жизнь (я уж не говорю про их родителей). Если они не дураки, конечно, и понимают, почему они не прошли тестирование. Правда, если они тестирование не прошли, то, наверное, нельзя ведь утверждать с уверенностью, что они не дураки.
В общем, мы пришли на тестирование. Меня не пустили. Маша страдала одна. А я, сидя в коридоре, готовился получить психотравму.
Мне вот кажется, что Ваня уже сейчас прошел бы любое тестирование, и хоть в третий класс. Потому что не может не пройти тестирование человек, который говорит мне, когда я выезжаю на машине из двора и поворачиваю налево: «Папа, нам же надо на горку, кататься на санках, это направо! Папа, одумайся!» Он пройдет тестирование, конечно, не потому, что с первого раза и навсегда запоминает дорогу к любой горке и к любому роллер-дрому, а потому, что так уверенно и безошибочно пользуется непростым словом «одумайся!».