Веселые и грустные истории про Машу и Ваню
Шрифт:
За Машу я не был спокоен. Она девочка очень толковая, без преувеличения, но у нее в голове слишком много всяких соображений, по которым она может, например, начать строить из себя дурочку. Например, ей учительница может не понравиться или просто запах духов учительницы.
Впрочем, с духами у учительниц этой школы было все в порядке.
Маши не было полчаса. Потом вышла учительница, которая брала ее на тестирование, и сказала, что готова показать школу. Я, с одной стороны, обрадовался, потому что это служило косвенным подтверждением того, что Маша, возможно, справилась. С другой – меня беспокоило, где моя дочь. Может, у них тех, кто не прошел тестирование, сразу выкидывают за ненадобностью в форточку? Я-то откуда знаю, какие у них тут порядки.
В общем, я, разумеется, раскаивался, что пришел сюда. При этом в школе я чувствовал какую-то поразительную робость. Ту же самую робость я чувствовал, когда сам учился в школе. И мне это не нравилось.
Учительница сказала мне, что Машу сейчас еще посмотрит логопед, а до этого она никакого заключения давать не будет. Смотрела она на меня как-то странно. Что-то там у них точно произошло за эти полчаса. Мне это тоже не понравилось.
Учительница показала мне школу, и выяснилось, что это хорошая школа. Потом вышла Маша. Мне показалось, что она устала.
– Мы примем ее, – сказала учительница. – Хорошая девочка.
– Читать умеет, – не выдержал я.
Она посмотрела на меня с состраданием.
– Нам это ни к чему, – сказала она.
– То есть как? – поразился я.
– Да мы и сами можем научить. У нас другие вещи имеют значение.
Она рассказала мне, какие тесты проходила Маша. Первый заключался в том, чтобы из десяти предложенных картинок составить внятный рассказ. Я потом спрашивал у Маши, что на этих картинках было и как ей это удалось.
– Ну, там заяц нашел снеговика, – неохотно рассказала она. – И он ему очень понравился. Они подружились. Потом заяц захотел есть. А у снеговика же морковка вместо носа. Но заяц не мог достать морковку. Он решил ждать. И он дождался, пока снеговик не растаял. Три дня ждал заяц.
– А потом что случилось? – спросил я. – Надоело ждать? Или нашел еду в другом месте?
– Да нет, – сказала Маша. – Снеговик растаял. Я понял, что тестирование я бы не прошел.
– И что, ты все правильно сделала? Расставила картинки?
– Да, – сказала Маша. – Только не в том порядке, как им было надо. У меня снеговик растаял. А у них-то нет.
– Подожди, – сразу запутался я. – Я ничего не понял. Ты мне что, рассказала историю со своим финалом?
– Ну да, – сказала она.
– А у них что получалось?
– Ой, я не знаю, – поморщилась она. – Но последняя картинка там такая. Заяц держит в руках морковку. Это точно. Это и у меня, и у них.
– А были картинки с тающим снеговиком?
– Нет, не было, – призналась Маша.
– Ну, может, яркое солнце было нарисовано? Она честно припоминала.
– Нет, – сказала наконец Маша. – Солнце было слишком высоко. Оно на одну картинку со снеговиком не поместилось.
– А тебе учительница сказала, как морковка снеговика оказалась у зайца? У них же, наверное, своя версия есть.
– Что-то говорили, я не помню, – беспечно сказала Маша. – Ты знаешь, снеговик и сам мог бы отдать. Он очень добрый. Пап, хватит со мной разговаривать. Можно, я уже в геймбой поиграю? До танцев еще успею два раза сыграть… Спасибо!
Ну конечно, купил я ей этот геймбой в тот же день, когда пообещал, что она его получит не раньше дня рождения, то есть недели через три.
«Как же я хочу быть деревом!»
Для Маши и Вани настали трудные дни. Так бывает в жизни любого человека, и тем более в жизни людей, живущих вместе или по крайней мере ведущих совместное хозяйство. А ведь хозяйство у них и в самом деле совместное. Они живут в одном доме, едят из одних тарелок, ходят, как на одну работу, в один детский сад, они плавают в одном бассейне, рисуют одними и теми же карандашами… Они не расстаются друг с другом, несмотря на катастрофическую разницу в возрасте – год и восемь месяцев. Этот срок сейчас идет в их жизни, по моим подсчетам, лет за десять.
И болеют они одними и теми же болезнями. Вот их уже не первый день тошнит. Это что-то сначала Ваня подцепил в детском саду – по признанию воспитательницы, которая сказала, что такое же было с детьми и в прошлом году и продолжалось у них неделю, а потом прошло как не было.
И вот они ничего на всякий случай не едят, а только уже четвертый день выздоравливают. Процесс выздоровления идет медленно и, главное, мучительно – по той причине, что именно в такие дни становится особенно очевидно, что их везде, на каждом шагу окружает еда. Даже я, который, приезжая из командировки, никогда не дарит Ване ничего съестного, на этот раз привез Ване из Саудовской Аравии пакет фиников.
Пока его мама успела дойти до стола, за который он уселся, два финика он уже съел. То есть даже не совсем съел: он успел набить ими рот и начал глотать, умоляюще показывая мне на дверь вытаращенными от недетских страданий глазами: «Сделай же что-нибудь!» Он, конечно, не мог проглотить оба этих здоровых финика зараз, но, с другой стороны, они уже были у него во рту, и он понимал, что не будут же их выковыривать оттуда. Хотя и не был уверен в этом, наверное, на сто процентов.
Когда его мама поглядела на него, она тоже как будто что-то проглотила (язык, надо полагать). Я думаю, она в это мгновение молилась только, чтобы он не подавился финиками, и только поэтому промолчала.
Но она поговорила с ним, когда он триумфально закончил с финиками.
– Как ты мог, Ваня? – спросила его Алена.
– Что мог? – переспросил мальчик, еще даже слегка жмурясь от наслаждения.
Это было двойное наслаждение: саудовские финики были и в самом деле неправдоподобно вкусными, к тому же он все-таки сделал это.
– Тебя опять будет тошнить, – предупредила его Алена.
– Мама, – с тоской проговорил он, помолчав, – ты что, хочешь, чтобы я умер от голода?
Ну, тут все стало хорошо: Алена прослезилась, Ваня засмеялся.